— Куда тебе его?
— В спальню, куда же…
Они внесли сундук в спальню Вики и поставили у стены. В свете небольшой люстры сундук матово заблестел расписными боками.
— Бабушка говорила, что этот сундук принадлежал еще матери ее прабабки — его за ней дали как приданое.
— Ага. — Вика кивнула. — И эта дама была так же матерью прабабки моей бабушки. Путаница какая-то с этим родством…
— Что?!
— Ты разве не знал? — Вика хмыкнула. — У нас с тобой общий предок, как оказалось. Надо потом нарисовать генеалогическое древо, но мы на нем вместе висим, Жека.
И это обращение — Жека, и Викина ироничная гримаска — все было от той, прежней Вики, и от той жизни, которая была утрачена навсегда. И неловкость, которая отступила, снова вернулась.
— Взмок весь… — Назаров подумал, что ни за что не хочет возвращаться в дом, где какие-то чужие люди отпевают его бабушку, хотя ее самой там и нет. — Вик, пошли на реку, искупаться бы…
И это тоже было из той, прежней жизни — ночные побеги на реку, и купание в теплой темной воде, пахнущей теми особенными речными запахами, которых нигде больше нет, только на берегу их реки.
— Погоди, возьму чистое — переодеться. — Вика открыла шкаф. — Кстати, вот шорты и рубашка, еще отцовы. Возьми, переоденешься, искупавшись. Мыло надо взять, мочалку и шампунь.
Она деловито сновала по комнате, собирая немудреные банные принадлежности, а Назаров застыл, глядя на нее — ночью это была прежняя Вика, как будто ночь сняла с нее груз той ужасной несправедливости, жертвой которой она стала, и бед, поломавших ее, казалось, непоправимо. Ночь и луна вернули ее прежнюю сущность — не было больше потухшего затравленного взгляда, не было голоса, звучащего как шелест мертвых листьев, она выпрямилась, ночь оживила ее, и ее лицо показалось Назарову самым красивым из всех, что он видел.
Как когда-то.
И нужно было бы проститься и уйти, но он не мог. Не хотел вспугнуть то, что проснулось в Вике сейчас. А сама она осознала ли перемену? Но он не хотел снова все испортить.
— Идем, что ли. Хворостину бери только подлиннее.
— Сам знаю.
Они заперли дверь, и Вика спрятала ключ от дома в водосток — на реке в темноте ключ можно было совершенно свободно посеять, и тогда хоть рамы выноси, чтоб пробраться обратно в дом. Вытащив из сложенных у сарая веток две длинные хворостины, они направились к реке. Не пошли по улице, чтобы не возбуждать умы неспящих в Привольном и не давать пищу сплетням, потому что луна светила так, что в фонаре не было необходимости, пошли по тропинке через Викин огород, прямо к лесу, а потом вдоль лесной кромки к высокому берегу, и крики лягушек стали совершенно неистовыми.