бил ремнем!
(Знакомая не уверена, что эта фраза звучала именно так. То ли: а меня Фейгин бил, то ли: а меня приказывал бить. Адаму Д., мужу Ципы, запомнились другие слова, которые не раз повторял Щенсны. “Я сам не бью, но могу приказать, чтоб тебя били”. Так ему угрожал Фейгин, начальник одного из департаментов Министерства госбезопасности, надзиравший за ходом следствия.)
Щенсны предстояло стать важным свидетелем на процессе Гомулки[81]. Ему отвели роль агента гестапо, поэтому посадили в одну камеру с краковским гестаповцем Хайнемайером – в надежде, что тот расскажет о своей работе, и Щенсны будет в чем признаваться. Они просидели вместе три года. Первый год Щенсны молчал, так что немец произносил монологи. “Ну что ты обижаешься, – говорил он. – У нас с тобой все одинаково. Ты верил своей партии, я – своей. Тебя твоя партия обманула, а меня обманула моя…”
Щенсны не знал, в чем его обвиняют. Знал, что в чем-то ужасном, но гестапо не приходило в голову. Ему давали карандаш, бумагу и приказывали писать. Что́ писать, спрашивал он. Чистую правду. Он писал, ему говорили, что самое важное он скрывает, били и давали новую бумагу. Он продолжал скрывать. Что́, спрашивал. Свои преступления. Какие я совершил преступления? Сам прекрасно знаешь, говорили ему, били и давали новую бумагу.
И так месяц за месяцем: писал, били… писал, били… Пока Щенсны не повредился умом.
Он признался. В совершении преступления. Выбрав самое страшное.
Анатолю Фейгину за восемьдесят. По контрасту с белыми волосами глаза кажутся еще темнее. При виде этих глаз Ципа наверняка пришла бы в ярость. Мало того, что он посмел вернуться из России. Мало того, что выполнял – с этими-то глазами! – гэбистскую работу, так теперь еще преспокойно сидит себе на диване, словно обыкновенный польский пенсионер. Смотрит телевизор. Варит кофе. Жалуется на цены… Смеет жить. С этими своими черными глазами. Как ни в чем не бывало.
Он курировал дело Щенсны. Однажды позвонил следователь: Добровольский сделал сенсационное признание. В сорок втором году, в ноябре, в Варшаве, он убил Марцелия Новотко[82].
– У меня как раз был Николашкин, мой советский консультант, – рассказывает Фейгин (на этом самом диване, перед телевизором, обыкновенный польский пенсионер). – Мы сразу поехали в тюрьму. Следователь говорит: я его не спрашивал, это он сам – мол, я убил Новотко.
Мы в комнате втроем: следователь, я и Николашкин. Приводят Щенсны. Я знал его еще до войны, когда по поручению партии занимался студентами. После войны один раз ездил в Отвоцк, навещал его больную жену. Он не изменился, только немного похудел и вид у него был неважнецкий.