“Садитесь, – сказал я. – Следователь доложил мне, что вы сделали важное признание, касающееся смерти товарища Новотко”.
Я обращался к нему на “вы”, “ты” говорить не хотел, а товарищем называть не мог, потому что он уже был не товарищ.
Он ничего не ответил.
Я повторил еще раз: вы затронули чрезвычайно важный вопрос…
Он закинул ногу на ногу и смотрел мне в глаза.
Это признание соответствует правде?
Он начал улыбаться.
Сидел передо мной у стола, смотрел мне в глаза и улыбался.
Представляете?!
Я терял сознание один-единственный раз в жизни. В тридцать восьмом, когда распустили партию[83]. Моя партия была для меня всем. И потом эта ужасная необъяснимая смерть генерального секретаря моей партии. И Щенсны говорит, что это он его убил, смотрит на меня и улыбается.
“Ну что ж, – сказал я. – Не хотите разговаривать, будете отвечать за последствия”.
Николашкин встал и вывел Щенсны из комнаты.
Мы остались вдвоем со следователем. По его словам, показания Щенсны были обстоятельные, с подробностями: назвал калибр пули и револьвер, стрелял он Новотко в спину…
Примерно через полчаса Николашкин вернулся. Мы сели в машину, по дороге Николашкин сказал: я велел его поучить… он получил ремнем.
В последующие дни мы проверяли показания Щенсны. Нашли синего полицейского[84], который во время войны расследовал убийство Новотко. Нашли протокол вскрытия, проведенного в больнице. Ничего не совпадало: ни выстрел, ни оружие, ни пули.
Представляете?!
На суде я признался, что велел избить Щенсны. Это была неправда, но Николашкин к тому времени уже умер, я не хотел сваливать на покойника… Юрий Михайлович… хороший был мужик, страдал высоким давлением. Начинал он в ЧеКа, у Дзержинского. Сколько я к нему ни приходил, всегда, бедолага, сидел с пиявками. Мы говорили о наших делах, а пиявки разбухали и отваливались. Он их бросал в баночку, а из другой баночки доставал новых и сажал за уши – за каждое ухо по пиявке. Перед ним две баночки стояли, в одной свежие, маленькие, а во второй большие, насосавшиеся крови.
Не знаю, чей был ремень, может, Николашкина, может быть, кого-то из следователей. Наверно, брючный. Хотя нет, тогда брюки бы свалились; может, от гимнастерки. Или как раз висел на гвозде. Может быть, на нем бритву правили. Послушайте, ну откуда я могу знать, что это был за ремень.
В пятьдесят шестом году Анатоля Фейгина осудили за недозволенные методы следствия. Через десять лет он вышел. Щенсны уже не было в живых.
Показания арестованных членов партии, в том числе Щенсны, перепечатывали на машинке и приносили Беруту. Президент получал также прошения о помиловании. Дела, приходившие из судов общей юрисдикции, были в зеленых папках, а те, что из военных судов, – в тщательно заклеенных белых конвертах формата А5.