— Мальчика мне! — приказал Максим.
Ладно, родила Маша мальчика.
Назвали Петром, в честь деда, Петра Завалуева, который, в отличие от зятя, с Зоей попусту времени не тратил, и у Зои родился сын в один день с Петром, и его тоже назвали Петром, не зная, что Максим и Маша своего сына назвали Петром. Если бы они знали, они бы, конечно, подыскали другое имя или попросили бы Максима дать своему сыну другое имя, а не Петр, но раз уж так вышло, что ж, пусть и тот будет Петр, и этот будет Петр, — авось не перепутаем! Через пять лет Завалуева задавило в рабочем порядке поездом.
Зоя сильно горевала. Провожая гроб на кладбище, выла не переставая, больно дергая волосенки обцепивших ее подол сына Пети и дочери, младшенькой Кати, думая, что гладит им, утешая, головы.
Замуж вторично не стала выходить, воспитала детей одна, и дети получились на загляденье. Сын Петр к тридцати годам сшивался уже в самых верхах городской власти, Катя в свои двадцать восемь лет — директор музыкальной школы, две девочки-близняшки у нее, муж — начальник службы подвижного состава на станции Полынск-2. (Это — по состоянию на 90-й год, исходный в нашей истории.)
В восемьдесят втором году отца Петруши Салабонова, Максима Салабонова, разбил паралич. Все отнялось, действовали только язык и глаза.
Сначала, уверенный, что его неподвижность пройдет, он посмеивался.
— Подойди-ка, — сказал он Марии. Она подошла.
— Надави-ка.
Она поняла, задрала ему рубаху, ткнула пальцем — и в отекшем туловище Максима появилась ямка, а в ней выступила, как роса, жидкость.
— Водка! — похвалился Максим. — Меня можно теперь на опохмелку облизывать. А то! — месяц не просыхаю. Нет, вот выздоровею — надо будет денька три отдохнуть или даже четыре.
Но через четыре дня его уже не было.
Перед смертью, глядя в одухотворенной тоске на склонившееся лицо с огромными глазами, темными дугами бровей и милым округлым подбородком, пытаясь также обнять взглядом плечи, шею, грудь, живот, Максим Салабонов прошептал:
— А должно быть, хорошая ты баба — как женщина!..
Мария усмехнулась непонятной усмешкой — и отпустила тело и душу мужа в иные дали без обиды, без горечи, без сожаления.
Сына не лелеяла, но и не сказать, чтобы совсем о нем не заботилась. Петруша был сыт, одет, обут, в школу ходил. Просто у нее много времени отнимала работа. Здание отделения было-таки не маленьким, вторую уборщицу из экономии не нанимали, платя Марии полторы ставки, и она мыла, терла, драила, шкрябала с раннего утра до позднего вечера, всю себя вкладывая в эту нехитрую работу. Ночами, бывало, ей снился мучительный сон: будто, вымыв все помещения, она вдруг натыкается на запертую комнату. Ключи от всех комнат у нее, она потом сдает их вахтеру, но от этой комнаты ключа нет. И вообще, незнакомая дверь. Она стучит, она ищет, чем открыть, она зовет на помощь — глухо, безответно. Как же я? — мечется во сне Мария, покрываясь испариной, как же я оставлю комнату неприбранной?! Тут она просыпается, понимает, что это всего лишь сон, вздыхает с облегчением и переворачивается на другой бок — досыпать.