Это страшно угнетало многих. Но положение было таково, что даже нельзя было воспользоваться явными проявлениями насилия и гнева в целях подогреть народные массы, вызвать сильный протест и тем осадить натиск победителей.
В самой России так не следили за малейшими проявлениями политики непонятного, ясного на вид, темного в глубинах души и в замыслах своих короля-императора Александра, как это делали поляки.
И поляки обратили особенное внимание на факт, который в самой России прошел почти незамеченным не только для стомиллионного ее народа, но и для большинства политических и общественных русских деятелей, если таовые в настоящем смысле слова уже существовали тогда.
Выборгская губерния, давно завоеванная и вошедшая в состав империи, была присоединена к новому «домэну» России, к Великому герцогству Финляндскому на тех же правах, на каких подчинилось России это герцогство с его развитым, трудолюбивым и вольнолюбивым народом.
Конечно, для обширной России что мог значить такой клочок, да еще не отданный в чужие руки, а только отчисленный в другое ведомство, к новой области, неразрывно, навеки связанной с остальной империей, под скипетром и властью того же самодержца всероссийского, который носил дополнительно и скромный титул «великого герцога финляндского»…
Но поляки взглянули иначе. Это присоединение оживило в них давнишние мечты о слиянии старинных западных губерний России с новым Царством Польским. Волынь, Литва, Подолия, кто знает, может быть, даже Киев — вот какой кусок в мечтах польских патриотов отпадал от Великороссии, плотно приклеивался к землям великопольским, мазовецким и иным над Вислой и дальше до Галиции…
Окрыленные такими надеждами, самые непримиримые противники слияния Польши с Россией под властью одного императора-короля стали действовать осторожнее, проявили больше умеренности и в обычной политике, и во время выборов в первый польский сейм.
— Пришлось самим себе на время руки связать! — как выразил это граф Мокроновский, один из вожаков оппозиции.
— А как совсем окрепнут эти руки — сами все повязки перервут, тогда им полная воля будет! — пояснил осторожный граф Адам Чарторыский, который даже и в своем близком кружке был очень осторожен и не бросал на ветер ни единого слова.
Молодежь, не такая прозорливая и осмотрительная, просто из себя выходила, видя явное «предательство», по их мнению, со стороны людей, которых всегда привыкла видеть во главе народа во всех его порывах к свободе и возрождению без чужих опек.
Но окончательно все были поражены, когда «старушек» — ругатель, гроза Варшавы и всей Польши, сам цесаревич Константин был выставлен кандидатом в депутаты от одного из Варшавских предместий, Праги.