— Другой душ, — сказал он серьезно. — И в последний раз ты наблевала мне на ноги.
— Всегда, пожалуйста, — сказала я сухо. — Боже, это так позорно.
— Нет, рвота — позорно. А это нет.
— Столь же позорно.
— Нет. Дерьмо. Ты, правда, не брилась, — сказал он, глядя вниз.
— Боже, Шейн! Убирайся! — зашипела я, прикрывая промежность руками и поморщившись, когда внутренние поверхности моих рук коснулись груди сбоку.
— Перестань, — нахмурился он, убирая мои руки, не отрывая от меня взгляда. — Твои волосы там рыжее.
Он провел пальцами по моей лобковой кости и мой желудок сделал сальто.
— Сосредоточься, Дирк Дигглер[4]
— Я сосредоточен, — он снова посмотрел мне в глаза. — Что мы делаем?
— Не знаю! Я торчала в этом гребаном душе вечность, — я подняла руку со сморщенной от воды кожей к лицу. — Мои пальцы могут никогда не восстановиться.
Он поцеловал мои пальцы, в его глазах плясали озорные огоньки.
— Стой неподвижно, — пробормотал он, поднимая руки и нежно проведя пальцами по моей груди. Не было больно, но я все еще была напряжена и не двигалась, просто на всякий случай.
— Ауч, — сказал он тихо, подняв голову, чтобы посмотреть мне в глаза.
— Есть что-то похуже, чем «ауч»?
— Гребаный сукин сын.
— Да, очень хорошо описывает, — слегка хохотнула я.
Он скользил пальцами в ложбинке, между моими грудями, и наклонился, чтобы медленно меня поцеловать, обнимая меня. Я так сильно хотела к нему прильнуть, но понимала, что это будет невероятно больно.
— Стой неподвижно, — напомнил он мне в губы, затем отстранился.
Прежде чем я осознала, что происходит, Шейн обхватил ртом один из моих сосков. Я дернулась, но его руки держали меня, когда он медленно всосал сосок несколько раз. Когда он, в конце концов, отстранился, я видела, что на его лице играла улыбка триумфа. Затем он наклонился к другому соску и повторил свои действия.
Когда он закончил, молоко медленно стекало по моему туловищу, смешиваясь с охлажденной водой из душа.
— Святое дерьмо.
— Я все исправил, — сказал он гордо, поднимая руку и нежно массируя мою грудь.
— О, боже мой, уже намного лучше, — застонала я, в облегчении закрыв глаза. — Спасибо. Было очень странно, но спасибо.
— Почему странно? — спросил он со смехом, и мои глаза почти вылезли на лоб.
— Ты только что сосал молоко из моей груди.
— В отличие от сосания его из других мест? — спросил он, приподняв бровь.
— О нет. Грудное молоко. В твоем рту.
— И?
— И что? Грудное молоко в твоем рту! — чем больше я говорила, тем больше мое лицо краснело.
— Кэти, мое лицо было у твоей киски, — ответил он резко, и моя челюсть в шоке отвисла. — Мой рот был повсюду на твоем теле. Немного грудного молока ничего не значит.