Эйлиш знала, если она попытается что-то ответить, мама все равно ничего не разберет, слишком сильно она плакала. И в трубке некоторое время слышались лишь всхлипы. Наконец мать снова заговорила:
– Завтра я попрощаюсь с ней от тебя. Так я решила. Попрощаюсь сама, а потом за тебя. Она теперь в небесах, вместе с отцом. Мы похороним ее рядом с ним. Я часто думала по ночам, как ему, наверное, одиноко в могиле, но теперь с ним будет Роуз. Они на небесах, оба.
– Да, мама.
– Не знаю, почему ее забрали туда такой молодой, вот и все, что я могу сказать.
– Как это ужасно, – ответила Эйлиш.
– Она была холодная, когда я коснулась ее этим утром, такая холодная.
– Наверное, она умерла в мире, – сказала Эйлиш.
– Лучше бы она сказала мне, поделилась своей бедой. Не хотела меня волновать. Так и отец Куэйд говорит, и другие. От меня, может, большой пользы и не было бы, но я хоть заботилась бы о ней. Не знаю, что думать.
Эйлиш услышала вздох в трубке.
– Ну ладно, пойду назад, почитаю молитвы, скажу ей, что разговаривала с тобой.
– Спасибо тебе за это.
– До свидания, Эйли.
– До свидания, мама, и мальчикам тоже о нашем разговоре скажи, ладно?
– Скажу. Они завтра утром приедут.
– До свидания, мама.
– До свидания, Эйли.
Положив трубку, Эйлиш зарыдала. Увидев в углу комнаты стул, села на него, попыталась сладить со слезами. Вошли отец Флуд и его экономка, принесли чай, однако остановить истерические рыдания Эйлиш все не удавалось.
– Простите, – попросила она.
– Ну что вы, – ответила экономка.
Когда Эйлиш успокоилась, отец Флуд отвез ее к миссис Кео. Тони уже ждал в гостиной. Эйлиш не знала, сколько времени он там провел, и смотрела на него и на миссис Кео, гадая, о чем они говорили, дожидаясь ее, обнаружила ли миссис Кео, что Тони итальянец, а не ирландец. Миссис Кео была добра и участлива, но возникало ощущение, будто и новость, и визитеры, и связанное со всем этим возбуждение приятно развеивали для ее домохозяйки скуку дня. Она суетливо сновала между гостиной и кухней, обращалась к Тони по имени, принесла для него и отца Флуда поднос с чаем и бутербродами.
– Бедная ваша матушка, больше мне нечего сказать, бедная ваша матушка, – повторяла она.
Эйлиш в кои-то веки не ощущала необходимости быть с миссис Кео учтивой. Каждый раз, как та заговаривала с ней, она отводила взгляд в сторону, ничего не отвечая. Что, впрочем, лишь обострило заботливость миссис Кео, она принялась наперебой предлагать Эйлиш что-нибудь – чашку чая, таблетку аспирина, стакан воды, уговаривала ее поесть. Эйлиш хотелось, чтобы Тони перестал уже принимать от миссис Кео бутерброды и кексы и благодарить ее за доброту. Хотелось, чтобы он ушел, а миссис Кео закрыла рот, чтобы отец Флуд ушел тоже, однако Эйлиш боялась остаться наедине со своей комнатой, с предстоящей ночью и молчала. И вскоре миссис Кео, Тони и отец Флуд уже разговаривали так, точно ее в гостиной не было, обсуждали перемены, которые произошли в Бруклине за последние несколько лет, делились мнениями о том, какие еще могут случиться. Впрочем, время от времени они все же прерывались и спрашивали у Эйлиш, не нуждается ли она в чем-нибудь.