Ни ложбиночки пологой,
Ни тропиночки убогой.
А как же коням быть?
Кони хочут пить.
Макар пел, потому что не мог плакать. Он не плакал, наверное, лет с девяти, с тех самых пор как отец ушел от них. Собрал чемодан, достав из комода документы, торопливо сунул их во внутренний карман пиджака, переступил через сына, который лежал на ковре с книгой в руках, подошел к двери и, не оглядываясь, произнес: «Прощайте!»
«Пап, ты куда? В командировку?» — спросил Макар, еще не понимая, что с этого момента к нему навсегда прилепится слово «безотцовщина».
«Мать все объяснит».
На тумбочку полетели ключи от дома.
Мама сидела на кровати и плакала в кухонное полотенце. А на плите выкипал суп, который поставили разогревать к приходу отца. Макар до сих пор помнит запах переварившихся капусты и свеклы. И больше не ест борщи.
Вот и прыгнул конь буланой
С этой кручи окаянной.
А синяя река
Больно глубока.
Он чувствовал себя как тот конь, что умирает от жажды, но утолить ее сможет, лишь сиганув в омут. Он ненавидел всех тех, кто вырвал его из привычного мира, заставил жить по своим правилам, сделал пленником.
Макар выдохнул, медленно огляделся. Шкаф перевернут, у кресла выломаны ножки, всюду раскидано белье и одежда. На окне висит лишь одна занавеска, вторая валяется под ногами. Он топтал ее, не сумев порвать.
В минуту, когда он очнулся, в него товарным поездом врезалась правда, произнесенная шипящим голосом то ли беса, то ли Наты.
«Даже мать не приш-ш-ш-шел хоронить…».
Он ходил собирать драконье дерьмо, он как послушный бычок выполнял все мыслимые и немыслимые задания безумных жителей Заставы, а мама и его девушка, пусть бывшая, в это время находились в беде. А его не было рядом.
А синяя река
Больно глубока.
— Макар… Макарушка… — Надя неслышно прошла в комнату, села рядом и крепко обняла. Он продолжал смотреть перед собой, с упорством маньяка выискивая следы повреждения на стене, ведь об нее он бился головой, пытаясь заглушить душевную боль физической.
— Ты зачем пришла? — он не узнал свой голос. Минуту назад пел и вот уже сипит.
— Я почувствовала, что тебе больно…
— Ты бы поверила бесу?
— Бесу? Наверное, нет…
— А я поверил. Бес не мог знать, что меня зовут Макаром. Только Ната. Это она говорила со мной перед смертью.
— Мне жаль твою невесту…
— Мы расстались. Хотя теперь не важно…
Объятия Надежды успокаивали. Ступор, телесное окаменение, в которые впал Макар после разгрома комнаты, проходили. Его начало трясти.
— Ну, тише, тише, — она гладила его по руке, а он чувствовал, что его рубашка в том месте на плече, к которому девушка прикасалась щекой, намокла. Надя плакала.