Порядком побитый, он отбился от охотников за беглыми рабами, бегом преодолел небольшое расстояние до дома купца… Ему не стоило приходить сюда. Трезвый рассудок подсказывал ему, что не могли гонцы опередить его, что его предала женщина, которую он любил. Ему надо было бежать на пристань, но зачем?! Зачем ему нужны были жизнь, свобода, спасение? Он бежал из рабства, чтобы спасти Илону от участи, казавшейся ему ужасной. И как же он ошибался…
Двор был полон солдат. Слуги купца помогали Илоне удобно устроиться в роскошном паланкине; Ксантив увидел, как она обернулась, как равнодушный взгляд скользнул по его лицу, как шевельнулись губы, столько раз дарившие ему ответный поцелуй: «Взять его. Живым.»
Его разум застыл, сердце стало камнем, но руки продолжали действовать. Его короткий меч окрасился кровью, но солдаты придумали на него управу. Его окружили щитоносцы, стиснули огромными, в рост человека, щитами так, что он не мог двигаться. И кто-то из-за плеч щитоносцев накинул удавку ему на шею. А с паланкина за ним наблюдали равнодушные зеленые глаза…
Клетка из толстых металлических прутьев не давала никакого спасения от жгучих солнечных лучей, браслеты кандалов раскалились почти докрасна. Кожа, натертая железом, нестерпимо саднила, но даже переменить положение он не мог. По особому приказу царевны его приковали стоя; широкий ошейник двумя натянутыми цепями притягивал его к «потолку» клетки, разведенные в стороны руки были прикованы к «стенам», ноги — к «полу». Фактически, он висел на цепях.
Его томила жажда. Горло высохло и потрескалось, но царевна запретила давать ему хоть глоток воды на протяжении всего пути. Он покрылся волдырями от солнечных ожогов, перед глазами плыли радужные круги, опухшие губы запеклись черной коркой. Он высох, он почти сошел с ума… Быки, влекущие повозку с его клеткой, неторопливо переступали крепкими копытами по дороге, с каждым шагом приближая его к гибели. А впереди процессии равномерно покачивался паланкин с красавицей, которую он хотел спасти и которая хотела его смерти.
К несчастью, он был слишком силен, чтобы тягостный трехдневный путь убил его. Его швырнули в темницу, за ним заперлись железные двери, но его это не волновало: он погрузился в блаженную прохладу. Его полагали опасным настолько, что стражи не решились поместить его к другим преступникам. Он был избавлен от духоты и зловония общей тюрьмы, и даже крыс в его каморке не было. Пол, холодный каменный пол, сырые, покрытые холодными каплями воды стены, и — отсутствие палящего солнца. И вода — ее было немного, она была затхлой, в ней плавали дохлые насекомые, но Ксантиву это было неважно. Жадными глотками осушив глиняную чашку, он повалился на пол и забылся в тяжелом, больном сне…