— Бегом во дворец! Аврелий, тебя хочет видеть царь, а ты, Ксантив, зайдешь в кузницу и там дождешься меня. За детьми Олака присмотрит.
Найрам хмыкнул, Ксантив сдвинул брови:
— И без шалостей!
— Ты рассердишься? — спросила Яния.
— У-у, и ногами топать буду, — пообещал Ксантив. — Обижусь и не буду ничего интересного рассказывать.
— Мы будем смирными, — сказала Яния. — Ты приходи побыстрее, мы будем ждать тебя…
Ксантив никому бы не мог сказать, как он дорожит общением с этими детьми. Они не видели в нем раба, вещь, которой можно помыкать. Каждое их слово могло быть приказом для него, но то уважение, которым он у них пользовался, ставило все на свои места. Они слушались его беспрекословно, он был их любимым воспитателем, хотя и был рабом. Выше него для них были только отец и Боги…
Быстрым шагом Ксантив и Аврелий шли по пыльной дороге. Аврелий мало напоминал своего мощного отца; хрупкий и изящный, как девушка, с тонкими выразительными чертами лица, он, тем не менее, в полной мере обладал отцовской силой воли и широтой души. Аврелия не привлекали богатства, он оценивал людей не по положению в обществе, а по качествам их ума и сердца. Он был горд — по-настоящему, когда гордость заставляет человека отказываться от преимуществ, достигнутых предками, всего добиваться только своими силами. Он обладал живым умом и цепким, памятливым взглядом, и он не был злым… Как Ксантиву хотелось сохранить и развить эти достоинства!
Ему недолго пришлось ожидать Женкая в душной кузнице. Запыхавшийся от быстрой ходьбы, еще более красный, сморщенный и суетливый, чем обычно, управитель прямо с порога крикнул кузнецу:
— Эй, ты! Сними с него ошейник, — и тут же строго сверкнул глазами на Ксантива: — А ты не радуйся, это ненадолго.
Ксантив и не радовался. Ему уже один раз меняли ошейник, и он знал, что это вовсе не является признаком близкого освобождения. Кузнец двумя ловкими движениями сбил заклепки с ошейника, не поцарапав Ксантива, затем разогнул узкую полоску бронзы и отбросил ее в угол.
— Новый одеть? — спросил он у Женкая.
— Успеешь, — буркнул тот и поманил Ксантива.
Ксантив вышел во двор, с легким изумлением потирая загорелую шею, на которой осталась полоска белой кожи — след от ошейника.
— Что, непривычно без железки? — поддел его управитель.
— Я непривычен к ней, а не без нее. Я до смерти не привыкну к рабству.
— Ух, ты, свободолюбивый какой, — хихикнул Женкай, но не одернул, сказав что-нибудь типа: «Ничего, и не таких гордых обламывали.»
Это удивило Ксантива. Женкай чуть ли не вприпрыжку привел его к залу, где Керх вершил суд, и Ксантив не смог сохранить невозмутимость: