Воскобойников, которого позвали на заседание ревкома, не захотел лезть в эту крутую кашу. Прямо ничего не говорил, но Лукерья поняла: побаивается Луки и Нефеда.
— Войну позабыли, что ли? — рассердился Калашников. — Не кончилась война, рано портянки сушить на печке. Пока у врага есть оружие, не настанет у нас тихой жизни! — Он повернулся к Лукерье. — Мой отец говорил, правильно, мол, Егор Васин не дает спуску кулачью. И нам надо, как Егор Васин.
Лукерья решительно встала.
— Недобитая змея еще злее жалится. Надо отобрать оружие, и все. Беднота отдаст, на что ей винтовки, а у кулаков силой возьмем.
Не мало оказалось в селе оружия — нашлись винтовки, наганы, клинки, у Нефеда даже сыскали целехонький «максим» с пулеметными лентами. Когда ревкомовцы вытащили пулемет из подполья, Нефед нисколько не растерялся, рассказал, что нашел его в лесу — ездил за дровишками и наткнулся: стоит под елочкой. «Не пропадать же добру, привез домой, пущай валяется в подполье».
— Не бреши, Нефед, — грубо оборвала лавочника Лукерья. — Не проведешь, не дураки. Супротив родины готовил вооружение.
— Чегой-то? — переспросил Нефед. — Супротив кого, говоришь?
Филипп Ведеркин поглядел на Нефеда, поскреб в своей цыганской бороде, махнул рукой.
— Брось, Лушка, то-есть Лукерья Егоровна, время с ним тратить. Он и не ведает, что такое родина. И его тятька не знал...
Часть оружия оставили для дружины самообороны, остальное на трех подводах отправили под охраной в город.
Потом провели сбор продразверстки. Кулаки и кое-кто из средненьких, которые покрепче, подняли шум: ничего, мол, сдавать не станем и силой не отдадим. Андрей Сидоров разорвал на себе рубаху, кричал, что было мочи, что продразверстка давно отменена, грозился найти управу на беззаконие. Разве такому добром что втолкуешь? Запарил кутерьму на все село. Ревкомовцы с оружием ходили по избам, по амбарам, по сараям, раскапывали глубокие ямы с зерном. Мальчишки проведали лесные полянки, где зимовал кулацкий скот. Коров и овец из лесу пригнали в село. Ну и было тут! Коровы мычат, овцы блеют, бабы воют, как по покойнику, ребятишки визжат, разъяренные мужики размахивают кольями, топорами, в господа бога клянут большевиков... Даже петухи и куры будто посходили с ума. Рев и гам, хоть беги, куда глаза глядят, а то оглохнешь.
Ревкомовцы на подводах поехали к Луке. Он встретил их еще за воротами.
— Дорогие гостеньки... — Лука распахнул калитку перед Калашниковым и Ведеркиным. — Проходите. Я хоша и одинокий, а горячий самовар завсегда на столе. Чайку по стаканчику пропустим, копченой рыбкой занюхаем.