— Храм господен опустел... Поп Амвросий продался антихристу...
— Как это?
— А так: скинул рясу, и все. Навсегда бросаю, говорит, поповское ремесло.
Нефед рассмеялся:
— Скинул рясу и сказал господу: вот хомут и дуга, я тебе больше не слуга.
Лука принес немного самогонки, зашептал:
— В России, слышь, мятеж... На каком-то острову военные матросы взбунтовались... А там Питер рядом...
— Ну, дела... Ты откуда узнал? — спросил Нефед.
— Сорока на хвосту приволокла, — огрызнулся Лука. — Голод в России, люди пухнут.
— Пущай! — Нефед откусил от целой луковицы. — Нам на руку. Голод долго не даст терпеть.
— Я вот что хотел узнать, — сказал через некоторое время Нефед. — Вот ты, Лука, бабник. Даже к Фроське вязался. Только не серчай, погоди, я к делу хочу подвести.
— Как дам по харе, живо заткнешься, — сплюнул на пол Лука.
— Погоди, я тебя не забижаю... Так вот... Есть, говорят, такие водяные девки, шибко ладные. В реках живут, в озерах... Сласть одна, а не девки.
— Чего плетешь?
— А не хошь ли ты, Лука, такую девку? Не хошь? Врешь, Лука, охота тебе молоденькую, свеженькую. А несогласный потому, что неведомо — есть взаправду те девки, али сказка одна. Ляпнешь — подайте водяную, а ее и нету, и не бывало. Тебе один срам. Вот и молчишь.
— Ты чего, с чая спьянился?
— Погоди... Ты, Лука, мужик с головой, такого на кривой не объедешь. Тебе не надо, чего ты в глаза не видывал. И я таковский же. Моя какая мечтания: мельница, кожемялка... Мне водяных баб не надобно. А за мельницу я жизню отдам, мельница мне во сне грохочет, мучной пылью обдает.
— К чему разговор затеял?
— К тому затеял, что никак не пойму всех этих ревкомовцев, большевиков, голодранцев. За что дерутся? За что голод, всякие муки принимают? За что на смерть идут? За коммунизму, за новую жизню. — Нефед хитро подмигнул. — А кто из них щупал эту коммунизму, кто ее держал в руках? А может, ее и не бывает на свете, может, она только в сказках живет. И какая это новая жизня, кто живал этой новой жизнью, что так ее хвалят? Лука водяных девок не шарил — ему их и не надобно. Ему Фроська лучше, хоть и корявая. Эти голодранцы коммунизму не нюхали, а за нее наперегонки в могилу лезут... Вот чего забавно и непонятно.
— Вселенское помрачение, — сказал Василий.
Посидели молча. Лука вылез из-за стола, ушел за перегородку, вернулся с обрезом, протянул Нефеду.
— На словах ты бойкий, а на деле какой?
— Чего ты? — Нефед оттолкнул оружие. — Чего ты, в христов праздник...
— Боле терпеть немыслимо, — прохрипел Лука, садясь на свое место. — Разоренье... Опять добро наше отымают. Бурятам мою пшеничку на семена... Сердце разрывается. Не мы их, так они нас. У Лукерьи когти выросли, всех нас истерзает. И другие не лучше, тоже силенку свою почуяли. Сейчас надо, после поздно станет, сладу не найдем. Христов праздник не помеха, бог благословит... Бери обрез, ложись за поленницей, в Лушкином огороде, жди... Она долго не спит, скараулишь... В ней наша погибель. Как выйдет на крыльцо, так и бей. И ходу... Пустую гильзу не выкидывай, подберут, по ней сыскать тебя могут.