— Новое время пришло, бабушка, — сказала Лукерья. — Другая жизнь... Светлее стало, вам на печку пора. Теперь ученый доктор будет. Пойдем, Маша. Ну, будь здорова, Антонидушка.
— Ребеночка туго не пеленайте, — наказала Маша. — Пусть ручками, ножками дрыгает. Лучше расти станет. — Она сказала Настасье Марковне: — Запрещаю вам, бабушка, принимать роды. Не послушаетесь, станете отвечать по всей строгости закона.
Лукерья и Маша пошли к дому. Настасья Марковна что-то кричала с крыльца им вслед, не разобрать, что...
К полудню из Красноярова прискакал парнишка, привел в поводу оседланного коня.
— У вас, — проговорил он сквозь слезы, — докторша, сказывают, появилась. А у меня мамка расхворалась. Живот сильно режет, криком кричит.
Тетка Катерина недовольно проворчала:
— Унюхали уже... Вчера заявилась, а сегодня на́ тебе... Покою от них не будет. Не езди.
— Как же, тетушка Катерина, — решительно ответила Маша. — Нельзя, надо скакать, там жизнь в опасности...
— «Скакать», — передразнила тетка Катерина. — А можешь ли ты верхом?
— Попробую, — улыбнулась Маша, собрала свои бутылочки в городской чемоданчик, вышла во двор, ловко вскочила в седло. Тетка Катерина удивленно покрутила головой, открыла ворота.
Василий приехал ночью, распряг коня, долго стучался. Открыла заспанная Лелька.
— Вы чего, померли все, что ль? — сердито спросил он. — Не добрякаешься.
Лелька заулыбалась, сказала нараспев тоненьким голоском:
— С сынком вас, дяденька Василий, с наследничком.
— Ты чего, девка? — оторопело спросил Василий. — Брешешь?
Скинул солдатскую шинелку, заторопился к жене. По дороге засунул за ящик тяжелый мешочек. В комнате горел свет, Антонида услышала, заулыбалась.
— Залеточка... — волнуясь, проговорил Василий. — Сыночек, наследничек...
В таежной чащобе, в густых, непроходимых зарослях есть места, куда почти никогда не попадает солнце. Там не растут ни цветы, ни трава, там черная сырая земля, покрытая белесыми лишаями плесени. Воздух затхлый, плотный от смрадного гниения: под корнями докисают опавшие сморщенные листья, бескровная, желтая хвоя. Но иногда и в такой мертвый угол упадет золотой солнечный луч, осветит бездыханную тлень. И нежданно-негаданно проклюнется случайно попавшее сюда семечко, потянется к свету слабый цветочек на ломком тоненьком стебельке. Соберется бутончик раскрыться теплым красным венчиком, а солнце и скрылось, и опять вокруг сумрачные, холодные тени... И зачахнет цветок, не успев распуститься.
Василий смотрел на сына, который лежал на подушке, кривил губки, будто шептал какие-то беззвучные слова. В душу Василия первый раз за многие годы заглянул солнечный луч. И там, в глухой темноте, в сумеречных пасмурных дебрях, что-то ожило, дрогнуло, стало тянуться вверх, к яркому свету...