Милиционеры поволокли его под охраной членов ревкома. Следом, по сторонам глухо шагала толпа, будто дышала ему в затылок. Коротких поднялся на ноги, ужал голову в плечи, встретился глазами с Семеном Калашниковым, который шел совсем близко.
— Слушай, гад, — сурово проговорил Семен. — Жить тебе не дадим... Не доводи до греха, валяй лучше сам...
Мужики, бабы оттерли в сторону ревкомовцев, закричали:
— Кончим падлу!
— Худо сдохнешь!
Откуда-то появился в своих вечных, подшитых валенках старый Влас. Ему трудно идти на больных ногах. Закричал, срываясь с голоса:
— Верно говорю: всенародно прикончим! Сейчас не тронем, а поутру... Когда в город повезут, камнями забьем.
— Только мокренько останется.
— Насмерть заколотим.
Кто-то участливо добавил:
— Верно, валяй-ка лучше сам.
Коротких затравленно оглянулся.
— Ты по сторонам не зыркай! — Старик едва тащил свои валенки. — Последний разок ночуешь на белом свете.
Коротких вдруг явственно понял, что его ждет. Все в нем затрепетало, каждая жилка страстно захотела жить.
— Сами сволочи! — взвизгнул он, захлебываясь слезами. — Не посмеете! Меня суд помиловал!
Влас снял шапку, утер ею вспотевшее лицо.
— Давай-ка, лучше сам, — с ласкою в голосе проговорил он. — Я тебе в баню удавку кинул. Валяй сам, пошто обчество утруждать...
Коротких втолкнули в баню у Калашникова в огороде, заперли.
— Веревка в углу, прибери, чтобы в темноте не шариться, не искать.
Веревка и верно лежала в углу, сама лезла на глаза, точно живая. Коротких с отвращением пнул ее ногой, подошел к низкому прокопченному окошку, осторожно глянул: сельчане толкались на огороде. Он отвернулся от оконца, на глаза попала все та же веревка, словно выползла из темного угла, как долго видно проклятущую.
Скоро к милиционеру, который стоял возле двери, кто-то подошел, спросил:
— Ну, гад еще не удавился?
«Вроде Ведеркин, по голосу», — подумал Коротких.
— Быдто еще нет... Не слыхать, чтобы дрыгался.
— Ничего, ночь долгая. Повесится, хватит времени.
Ведеркин заглянул в окно, побрякал пальцами.
— Гад, а гад... Ты живой еще? Чего раздумываешь? Полезай в петлю.
Коротких притаился в темноте, прижался к стене. Баня была низкая, он упирался головой в потолок.
— Гад, слышишь меня? — спросил Ведеркин. — Мы сейчас пойдем спать, но упреждаю: утром заявимся до солнышка. Давай, управляйся. Ямку тебе за сараем вырыли, в самый раз по мерке.
— Сам полезай в петлю! — захлебываясь от злобы, выкрикнул Коротких и скверно выругался. Ведеркин расхохотался:
— Добра тебе, гаду, желаю. Все одно забьем.
Когда все разошлись, Коротких опять подошел к окну. Ни луны, ни звездочек... Где-то высоко есть небесная твердь, там проживает в чертоге всемогущий господь. Подняться бы к нему на легком пуховом облачке, да обрушить на проклятущие Густые Сосны сибирскую язву, голод, мор... Пущай лихая беда рвет все пополам да надвое.