С болью в душе доставал Василий из-под половицы винтовку, уходил недалеко от зимовья. Эх, если бы Спиридон был живой! Один раз даже подумал: «Спиря, Спиря... пошто оставил меня сиротою, один теперь горе мыкаю...»
Во сне все чаще виделись лихие люди: подкрадывались, хватали за горло цепкими волосатыми ручищами. Когда добирались до золота, Василий вскрикивал дурным истошным голосом.
У него началась бессонница...
А весна гуляла по тайге — сверкала в лужицах солнечными бликами, звенела на деревьях птичьими голосами, разливалась в воздухе пьянящими запахами багульника, свежей хвои, касалась лица и рук толстобокими клейкими почками, дразнила терпким привкусом черемухи...
Снег остался белыми пятнами только в сиверах. В лесу становилось все суше. Ручьи убрались в свои берега. Недавно земля была посыпана прошлогодней красноватой лиственничной хвоей, будто толченым кирпичом, теперь же кое-где пробивалась трава.
Василий исхудал от снедавшей его жажды богатства, от постоянного леденящего страха за свое золото, которое стало дороже жизни. Осунулся, глаза засветились лихорадочным жарким блеском, лицо сделалось темное, как на иконе старого раскольничьего письма.
Он все реже выходил из землянки с винтовкой, варил в котелке на печке хлебово из каких-то кореньев, заправлял солончаковой солью.
Наконец, пришел вечер, когда Василий сказал себе: «Завтра, пора!»
Во всем теле была слабость, ноги, как ватные... но ушел бы, не навались щемящая тоска: как быть, что сказать, если забредут нежданные гости? Мало ли шатается по тайге промыслового и всякого иного люда...
Подумал, а незваные гости тут и есть — принимай, дорогой хозяин: мимо окошка промаячили тени, послышались мужицкие голоса, залаяли псы. Ничего не успев сообразить, Василий бросился к топчану, заполз под полушубок, прикрыл глаза.
Дверь отворилась, кто-то спросил густым, осторожным басом:
— Есть жива душа?
Василий слабенько застонал.
Здоровенный мужчина протиснулся в низкую дверь, тем же негромким басом поманил других:
— Заходьте, кажись, хворый кто-то...
В дверях затолкались, затопали, засопели. Василий чуть приоткрыл глаза, насчитал пять человек. Все с берданами. Один басовитый, постарше, другие так себе, молоднячок. Хотя тоже плечистые.
Он еще раз охнул. А сам все разглядывал пришедших: не в полный глаз, а вприщур, примечал — четверо, значит, русских и один бурят промеж них затесался. С чем пришли? Однако не с добром...
— Испить бы... — Василий открыл глаза.
Мужики старались не топать сапожищами, подошли ближе. Тот, что постарше, взял с холодной печки котелок, поболтал, понюхал, отдернул голову.