Он кинулся к потайной норе, где схоронено золото. Вот она — жизнь... В голову откуда-то со стороны закатилась мысль: откупиться, отдать проклятущим Васиным свое сокровище, мало ли еще можно наковырять в Никишкиной пади... Зато будет жизнь! Эва, солнышко светит, птахи, поди, поют... Отдать золото. Своими руками отдать все, о чем томился в долгие бессонные ночи? Нет! Ни за что! Лучше сгинуть с божьего свету, пусть геенна огненная, вечные муки...
Зубы стучали, пальцы судорожно сжимались и разжимались. А может, отдать?
И тут он вдруг испуганно понял: от Васиных не откупишься. «Что они за люди такие, господи? Пошто держит земля нечестивых? Нету для них святого...»
Он выполз на середину землянки, принялся жарко молиться всевышнему.
Егор со своими сыновьями устроился на полянке за сараем. Берданы прислонили к стене из неошкуренных горбылей, теплых от солнышка. Егор сел на широкий пень, положил на колени винтовку Василия. Поглядел на солнце, сощурился, потянулся:
— Хорошо! Теплынь-то какая...
Скрутил цыгарку.
Парни уселись возле, кто на сухом бревне, кто как. Димка прислонился к углу сарая, глядел куда-то в даль, улыбался.
— Чего тебе видно там, Дима? — спросил непоседливый Петька
— А воздух, — все еще улыбаясь, тихо ответил Димка, — течет, понимаешь, от земли к небу. И дрожит. Сквозь него и все словно дрожит. Интересно...
— Это пар от земли поднимается, — объяснил Петька. — По весне всегда так. И летом после дождя бывает, когда солнышко...
Сыновья у Егора все на одно лицо. Только Кеша чуть на отличку: постарше, похудее лицом. И волос светлый, курчавый. Остальные ребята чернявые.
— Батя, — серьезно проговорил Кеша. — Дай-ка мне винтовку.
— Зачем?
— Провожу этого, — он кивнул на землянку. — Тут овраг недалеко.
Егор засопел широким носом.
— Скорый ты, Кеха, на руку...
— Семеновец же. Бандит. Сам покаялся.
— Ненароком к белым попал, — нахмурился Иван, самый, видать, молчаливый. — Силком его заграбастали.
— А ежели по доброй воле? — раздумчиво спросил Егор. — От своей темноты или со страху. Оно ведь разно бывает. А после одумался.
— Сотника зарубил, свояка не помиловал, — будто про себя сказал Иван.
— А ты, Димка, как соображаешь?
Тот поднял карие восторженные глаза, в которых так и прыгала веселая, неуемная радость.
— А как батя скажет...
Димка был неширок в плечах, лицом светлый, с черными блестящими волосами. Над карими добрыми глазами, как у девушки, тонкие подвижные брови: когда удивляется чему или радуется, они разом взлетают вверх.
Егор долго молчал. Заговорил негромко — ему всегда трудно говорить негромко, сдерживать голосище.