Вот какая была жизнь...
Наконец, Лукерья дождалась своих. Вернулись живые, здоровые, шумные. С победой, значит. Наша взяла! Тут бы и начать спокойную жизнь, о которой она так истосковалась. Так нет, опять беда: Генка потерялся в тайге. Не отпускала, говорила: какая охота на соболя в феврале? Где видано — соболевать в эту пору? Не послушался. «Соскучал, — ответил. — Пройдусь маленько, побалуюсь... Ежели и встречу соболя, бить не стану. Мне бы только по следу пройтись, душу развеселить».
Луша вытерла запаном быстрые, жгучие слезы.
Мужики вернулись. Генки не было, не нашли, значит. Притащили с собой какого-то тощего... Она взглянула, подумала — слепой, бельмы на обоих зрачках, потом присмотрелась — нет, не бельмы. Это у него глаза такие, словно мутная водица в плошках.
Луша поставила самовар, кинулась топить баню.
За стол сели к ночи. Егор послал дочку за дедушкой Елизаром, тот пришел сразу. Поговорили о том о сем, повздыхали о Генке. Дед сказал, что надо бы заупокойную отслужить, но Егор сурово оборвал его — не к спеху, мол, еще, может, живой найдется. Перевел разговор на другое:
— Вот тебе, дедушка, постоялец. — Он показал на Василия, который совсем сомлел за столом с устатку. — Вдвоем веселее жить будет.
— А мне и одному не худо, — отозвался старик, неприязненно разглядывая Василия. — Что за человек такой?
— Нашенский, — отозвался Егор, строго поглядывая из-под густых бровей на своего сынка Иннокентия. — В семеновском отряде сотника порубил, свояка, семеновца, тоже не помиловал.
— Избенка у меня тесновата. Одному повернуться негде, — все так же неприветливо произнес дед Елизар.
Егор рассердился:
— Не хочешь добром, так я его к тебе именем советской власти определю.
Старик часто замигал подслеповатыми, слезящимися глазами, недовольно засопел широким носом, проворчал:
— Круто берешь, паря. Чуть что — и советская власть...
Вышло, что Василий оказался пристроенным: вставая из-за стола, дед Елизар перекрестился в передний угол и позвал Василия:
— Собирайся, что ли, хвороба, спать пора.
Василий засуетился, поддернул портки из чертовой кожи, которые дал ему в бане Егор, завертел в широком воротнике тощей шеей:
— Я живой рукой, благодетель. Узелок только найду...
— На дворе твой узелок, — немного нараспев проговорил Димка. — Я его под крыльцо бросил.
— Имущество? — с ехидцей спросил дед Елизар.
— Одежа. Портки там, рубаха. Одежа грязная. Из бани, одним словом.
— Поди, вшивая? Еще заразу какую приволокешь... — брезгливо сплюнул старик. — Воши, они тифозные бывают. Ты свое поганое барахло в избу не затаскивай! — вдруг взвизгнул Елизар. — Я через тебя подыхать не стану! Выгоню и все!