— Открывай, дочка, привечай отца!
— Тятенька! — вне себя от радости закричала Луша, со всех ног бросилась из избы. Все вышли на крыльцо.
Егор Васин въехал во двор верхом. Лихо соскочил с коня, Луша кинулась отцу на шею. Расцеловав дочку, он передал ей коня, велел расседлать, увидел гостей, гулко крикнул:
— Сайн байна, сватушки!
— Здравствуй, — по-русски степенно ответил Цырен. — Здравствуй, сват.
Зашли в избу, Луша засуетилась у печки, Должид помогла принести дров.
— Умаялся, тятенька, с дороги... — торопливо говорила Луша, гремя чугунами. — Живой, здоровый... Димка-то как, родной мой?.. Господи... Братишки как? Насовсем возвернулся, тятенька? Не раненый?
— Не, не раненый. Отпустили для укрепления новой власти в деревне. Во как! — Егор рассмеялся.
— Не мне, сват, а тебе на северную сторону надо, — усаживал Егора за стол Цырен. — Самое почетное место, у бурят называется хоймор... Выпьем араки, степенного угощения, скажем мэндэ — пожелаем здоровья нашим красным солдатам... Большой разговор после поведем, сейчас полная изба народу будет, весь твой русский улус сбежится.
— Верно, сват, погляди в окошко, уже идут... Наши вояки в добром здравии. Дима, Дамдин, значит, пулеметчиком теперь. Раньше на коне был, с шашкой, а теперь пулеметчиком. Всем вам кланяется до самой земли. — Егор поднял чашку.
Цырен объяснил жене и дочери все, что сказал Егор.
— Иди, Лукерья, отхлебни маленько за здоровье наших красных героев, за боевое счастье. И вы тоже выпейте. Полагается. — Он налил женщинам. Ну, мэндэ!..
Скоро в избу набилась чуть не вся деревня — каждому хотелось поглядеть на Егора, который сколько лет воюет. У многих в сражениях были мужья, братья, отцы. Сдерживая густой бас, Егор отвечал на вопросы.
— К концу дело идет, к завершению. Скоро все дома будут, Семенова из Читы выкурят — и все...
— Голодуха, паря. Ни хлеба, ничего нет, — с тоской в голосе пожаловался бывший солдат Калашников. — Посеяли мало, кое-как...
— Наладимся, — уверенно сказал Егор. — Руки не отсохли.
— Большевики граблят, — взвизгнул Лука, протискиваясь из сеней в избу. — Последнюю корку отымают. У меня дети хворые, баба лядащая, с печи не слезает.
— У тебя на десять годов хлеба припрятано! — отрезал Калашников.
— Детей, бабу сам изувечил!
— Скупилянт! — голосисто закричала солдатка Наталья. — Из хлеба самогонку гонишь! Мужиков спаиваешь, окаянный!
— Кулачье отродье!
— Ладно, граждане, — попробовал успокоить сельчан Егор. — Разберемся, мы теперь сами — власть.
Кричали, курили, плакали и ругались чуть не до света. Когда разошлись, Луша вскипятила для своих самовар.