Луша была ничего, только бледная. Дите лежало возле, в чистой тряпице.
— Ну, как он? — Егор кивнул на ребенка.
— Красивенький... — Луша помолчала и тихонько засмеялась: — Дедушки вы теперь...
Настасья Марковна сказала, что роды случились маленько до сроку, видно, Луша крепко испугалась на пожаре.
Егор сбегал в завозню, там в уголке хоронилась от глаз бутылочка.
— Ну, паря, давай отпразднуем. Ведь внуки у нас не кажинный день нарождаются. Женщины, вы тоже присаживайтесь к угощению.
— Надо барана колоть, — сказал Цырен.
— Зачем?
— Полагается. Луше бараньего супу надо, бабушке, которая ребенка на свои руки приняла, тоже надо супу.
— Я вчера заколол овцу, к празднику.
— Вот и ладно. Тащи заднее стегно, кусок грудинки, другого мяса нельзя. Грудинка, чтобы молока было много, заднее стегно, чтобы у матери детей было много. У нас, у бурят, обычай такой.
Когда все было налажено по правилам и все расселись, Цырен сказал, чтобы дали младенца, бережно принял его на вытянутые руки, встал за столом, торжественно заговорил по-бурятски. Никто не понимал, но все слушали, не перебивали.
— Это я благопожелание сказал новому человеку, — по-русски объяснил Цырен. — Чтобы рос здоровым и сильным, как непобедимый батор Гэсэр, смелым и честным, как Гэсэр... Чтобы любил жизнь, берег людскую дружбу. Чтобы радовался сиянию солнца, журчанию ручья, любил родные степи, леса и горы, чтобы каждая травинка, все животные, птицы и рыбы тянулись к нему навстречу — пусть таким хорошим будет человеком... Пусть живет три раза по девяносто лет.
Цырен сказал все что не ахти как правильно по-русски, но каждому стало хорошо от доброго слова старого человека.
— Мэндэ! — Цырен выпил вино, остальные тоже.
— Теперь надо ему складное имя придумать, — певуче проговорила Настасья Марковна, забирая у Цырена ребенка: Луша сколько раз кричала, чтобы не уронили, чтобы поскорей принесли...
— Есть хорошее имя, — отозвался Цырен. — Пущай называется Егором, в честь русского дедушки. Егор Дамдинович. Хорошо будет, верно?
Когда все легли, в избу заявилась Фрося и сразу к Луше за занавеску, они там долго шептались.
Жирник на ночь у Лукерьи не гасили. Когда все угомонились, Егор поднялся, тихо прошел к дочке. Долго смотрел на ее похудевшее, счастливое лицо, на внучонка, глотал тяжелые слезы, рукавом вытирал с давно небритых щек. «Не повидал тебя тятенька, внучек Егорушка, сиротой расти тебе, без отцовской ласки», — с тоскою и нежностью думал Егор.
Лукерья открыла глаза, долго молча смотрела на отца.
— Ты чего? — забеспокоился Егор.
— Тятя, — сдерживая голос, чтобы не разбудить маленького, проговорила Лукерья. — Школу подожгли враги... Лука сына не пощадил, спички дал ему.