А нас еще ведь спросят — как могли вы
Терпеть такое, как молчать могли?
Как смели немоты удел счастливый
Заранее похитить у земли?
И даже в смерти нам откажут дети,
И нам еще придется быть в ответе.
Стихотворение написано на рубеже тридцатых и сороковых. Уже нет в живых Мандельштама.
Не знаю, все ли стихи тех лет уцелели, надеяться не приходится. Но в них берут начало два сквозных мотива поэзии Петровых — мука немоты и тоска по свободе. И затихнуть им уже не суждено.
Тихие воды, глубокие воды,
Самозащита немой свободы.
Приговор молчаливому прозябанию безжалостен:
Вашей судьбою, стоячие воды,
Только глухие, незрячие годы,
Намертво сомкнутые уста,
Холод, и темень, и немота.
И все же в начале — «самозащита немой свободы», и выделенное рифмой звонкое «свобода» врезается в память. Это позднее стихотворение, но в поэзии Петровых «немая свобода» возникает рано — к несчастью, может быть, слишком рано. Вот стихи 39 года:
Как бы ни страшились, ни дрожали —
Веки опустили, губы сжали
В грозовом молчании могильном,
Вековом, беспомощном, всесильном,
И ни нам, и ни от нас прощенья,
Только завещанье на отмщенье.
Такова «тихая лирика» Марии Петровых. «Ни ахматовской кротости, ни цветаевской ярости».
Может ли быть свобода немой? И надолго ли ее хватает? Одно из поздних стихотворений Марии Петровых «Немого учат говорить» завершают строки:
Он мучится не день, не год,
За звук живой — костьми поляжет.
Он речь не скоро обретет,
Но он свое когда-то скажет.
Наверно, только так и домалчиваются до стихов,
Где непрерывностью речитатива
И прошлое, и будущее живо.
Стихов непритворных и порой настолько непроизвольных, что кажется, будто возникали они без ведома автора — созрев, сами разбили скорлупу и вылетели на свободу.