Покушение на Сталина. Дело Таврина – Шило (Ландер) - страница 264

Приказ ГУК СА от 26 декабря 1953 года № 01256. Издан 9 лет спустя после завершения процесса и приведения в исполнение смертного приговора

Здесь следует сразу же оговорить одно важное обстоятельство. В данном случае мы обсуждаем не реальность участия Жиленкова в покушении, а то, как на это смотрели органы госбезопасности СССР. Судя по всему, вся составляющая дела, относящаяся к РОА, КОНР, Жиленкову, Власову и т. д., была придумана в НКГБ/МГБ и озвучена в протоколах допросов пойманного агента не им, а следствием. Однако, как ни парадоксально, в данном случае важны не факты, а действия ведомства госбезопасности, предпринятые им на основании добытых или же сфабрикованных, неважно каким путем, свидетельских показаний. Ведь на следствии важна не реальность, на которую можно вообще не обращать внимания, а только материалы дела, которые вначале были успешно созданы, однако потом никак не использованы. Значит, следствие получило команду игнорировать добытые показания, но почему? По какой причине уже прекрасно подготовленный «острый» материал остался в сейфе и не был оглашен на процессе 1946 года?

Это могло произойти только по четырем причинам: (1) недоказуемости; (2) политической нецелесообразности; (3) особой секретности; (4) по особым оперативным соображениям. Рассмотрим их в той же последовательности.

Вариант с недоказуемостью следует отбросить сразу же. Следствие по делу Шило-Таврина располагало достаточными доказательствами самого активного и деятельного участия Жиленкова в организации и подготовке покушения, а судебная коллегия не стала бы придираться к неким возможным мелким погрешностям или сверять даты в лагерных картах на непонятном немецком языке. Адвокатской защиты у подсудимых не было. Да и вряд ли у судей возникли бы сомнения в правдивости показаний агента СД, взятого с поличным, с массой вещественных доказательств, с сообщницей, при обстоятельствах, исключавших любую возможность подтасовки фактов. Конечно, следователь мог бы усмотреть в материалах дела определенную ущербность, но исправить ее не составило бы никакого труда. Получить требуемые или нужным образом скорректировать уже имеющиеся показания можно было элементарно, и при наличии такой необходимости такую операцию проделали бы в течение одного дня. Следовательно, дело не в этом.

Вариант политической нецелесообразности оглашения тоже не выдерживает критики. Наоборот, с пропагандистской точки зрения было бы очень выгодно вменить в вину предателю еще и организацию конкретного террористического деяния. Что следствие и попыталось сделать, однако вместо факта подстрекательства Таврина в обвинительное заключение попадает совершенно иная и весьма расплывчатая формулировка: