— Нет! — Конечно, не мать. Поиск мой безотраден.
Стук в больной голове, словно тысячи градин
Бьются в окна — виски и накатами — в тыл…
— Мама, холодно как! Ты прости, — я простыл
От молчания собственных чувств.
Мир заполнил туман и я в нём, как в реке.
Голос гостя зовёт, где-то там, вдалеке,
Где спасительный свет и тревогам отток…
И врачует по мне заколдованный ток
Под шипящей дугой тишины.
Вот окопы и танк… Белый крест на броне.
Но бежит холодок равнодушья по мне.
Вовсе в сердце не страх, просто набожно-тихо…
И ликует душа как-то радужно-дико,
Торжествуя во мне, без меня.
— Ты уже не убьёшь, мой железный палач!
Я у Бога в гостях, — слышишь ангелов плач…
Слышишь ангелов клич, невесомо-обрядный,
Не нарушить мой мир вновь разрывом снарядным,
Даже, если я чувствую боль.
— Да, я чувствую боль! Но уместен ли торг?
Эта жгучая боль, что спасенья восторг!
Ран немыслимый жар обожаем бинтами,
Не задуешь пожар никакими винтами…
Где кончается сон — бродит скорбь…
Свет со мной и во мне, и я снова кричу:
«Не хочу умирать! Умирать не хочу!»
Эхо в горле траншей, где махорит пехота…
— До каких это пор за мной будет охота?
До каких в моем сердце глубин…
— Пауза — звук
Грязно-белая дверь. Холод розовых стен.
— Ощутимый нутром человеческий тлен.
— Сколько суток прошло? Память в сереньком платье,
Как цыганка-вдова у святого распятья.
— Кто ты, — тень или голос во мне?
— Ты меня не узнал, но я рада и так.
Помнишь дрожь панорам и попытку — под танк
Бросить связку гранат… До кровавых мозолей
Резал штык-златоуст… Но ты вряд ли позволил
Быть иначе тогда — не как все.
Первый шок твой и шик у печи блиндажа.
Запах хлеба и вкус чёрной крови с ножа…
Разговор однобок: сколько фрицам задали?!
И глоток с котелка — орденов и медалей —
Спирта чистого, словно слеза.
Нас в такую, Степан, занесло круговерть,
Где поставлена жизнь на карту — не смерть.
Удивляется враг твёрдо-русскому сплаву,
Где и веру славян, и солдатскую славу
Ставим мы в авангард, не в резерв.
Ах, малиновый звон! — Слышишь там, на заре.
Он прольётся в окно, словно свет в лазарет.
И проснутся глаза: взгляд растерянно-колкий…
Улетучится грусть. И вдруг запах карболки
Станет запахом близкой весны.
Не достать до небес… Перламутр купает…
А вокруг щебет птиц тишину колупает.
Когда в чаще лесной волк матёрый умолк,
Сквозь туман протаранил стрелковый наш полк. —
Свеж и формой, и возрастом строй!
Пусть усталость в ногах, но весёлые лица…
Многим просто штыку приходилось молиться,
Чтоб увидеть и дом, чтоб развеять и дым,
И за тех отомстить, кто полёг молодым,
Кто познал лишь атаки озноб.