Она задрожала, затряслась. Ей так сильно захотелось обнять его, прижать его к себе крепко-крепко, целовать в макушку — шелковистую, пахнущую детским мылом — закрыв глаза и ритмично покачиваясь. И она побежала домой.
Она добежала до эстрады, чтобы спуститься в Нижний парк, но за эстрадой простиралось море, она бросилась к Верхним Ваннам, но и под ними лежало море. Она кинулась к беседке… И вот тут-то она увидела Александра Федоровича. Он отплывал от берега в небольшой лодчонке, заваленной цветами, подушками, кастрюлями, дынями, рулонами туалетной бумаги и еще чем-то. Александр Федорович стоял посреди этой груды радостный и странный. Странный — потому, что, во-первых, он был бородат, и, во-вторых, потому что борода его была заплетена в две смешных косички. Он улыбнулся Нине и отвернулся, встав по ходу движения. А Нина побежала к Штольне.
Здесь, отсчитав тридцать восемь ступенек, она наконец-то спустилась вниз и побежала домой. Но аллея ушла в море.
Нина стояла возле голубого домика с зарешеченными окнами, дрожа и тоскливо глядя на море. Мимо шел корабль, на борту его плыли бабушка и дедушка, лица их были молодыми, не такие, какими их помнила Нина в жизни, а такие, какими остались они на портретах в том доме по улице Красивой, да и там, уж конечно, нет их, выкинули давно уж лица эти. Стояли они, обнявшись, пока не увидели Нину. Тогда они свесились с борта и протянули к ней руки, а руки были широкими, узловатыми, сгибающимися с трудом, с коричневатыми пятнышками (Господи, как помнила Нина эти руки!). И показали на ключи, висевшие у Нины на шее.
— Это у тебя от этого домика ключики? — спросил дед. — Не знаю.
— А ты попробуй… попробуй… попробуй… — затихали их голоса, но все еще слышались даже когда корабль уже ушел из вида.
Нина, торопясь, дрожащими руками стала открывать висячий замок, поймала себя на мысли, что ей вовсе и не надо в этот домик, что ей и не хочется, страшно ей заходить туда, но, утешая себя, шепча: «Там Дед Мороз хранит подарки. Там Дед Мороз хранит подарки», открыла дверь, и все же вошла внутрь.
Подарков в домике не было. Был только письменный стол, на котором стояла голова Мимира.
Нина попятилась назад. Голова открыла глаза и посмотрела на Нину столь устало, что эта усталость тотчас передалась Нине. Затем открыла рот и сказала:
— Иди домой.
— Но я не могу, — пожаловалась Нина.
— Иди домой.
— Но там море.
— Иди домой, — будто не слыша ее, твердила голова.
Нина отступила от дверного проема, чтобы показать Мимиру море, махнула рукой в ту сторону, и сама посмотрела туда. Моря не было. Она бросилась домой.