— Иди домой, — еще раз успела приказать голова вослед убегающей Нине. Та вернулась, заперла дверь на замок, ключ положила под коврик у двери и побежала к Малой Садовой.
Она бежала по мокрой траве так быстро, как только могла. И ей становилось все жарче и жарче. На бегу она сбросила с себя сначала бордовую шаль, потом белоснежную тунику и платок, оставшись в длинном темно-зеленом платье. Она взлетела по ступенькам (один, два, три, четыре), толкнула дверь, упала на колени и обняла Марика. Закрыв глаза, припала губами к его правому предплечью — и весь мир ушел, остались только эти маленькие ручонки под ее губами. Глаза открывать не хотелось.
— Мама, мама, просыпайся.
Голова была тяжелой, горло болело. Павел шуршал своими бумагами.
— Кажется, я заболела.
— Принести градусник? — спросил Павел, все еще шурша.
— Да. Принеси. — Нина поймала руку Марика, ерошившую ей волосы, поцеловала ее и не отпустила. — Сыночек мой маленький. Солнечный мой мальчик.
Знаешь, были у меня когда-то бабушка и дедушка, — забормотала она, так и не открыв глаз, — жили они в маленьком домике, далеко отсюда, на Красивой улице. Было в том домике две комнаты — спальня и зал. Они всегда говорили: «Принеси стул из зала» или «Принеси полотенце из спальни». Но комнаты были так похожи между собой (везде диваны, стулья с высокими спинками, зеркала), что я не знала — где там у них спальня, а где зал… Так вот, в какой-то комнате висели их портреты, большие такие портреты, вот такие, — Нина отпустила руку Марика и показала некое подобие квадрата, — а между этими портретами висела маленькая подушечка, в нее бабушка втыкала иголки, иголок было много, и почти во всех были вдеты нитки: белые, черные, красные, коричневые … — Нина вздохнула. — И когда бабушка и дедушка ссорились, я выбирала самую длинную нитку и, не выдергивая ее из ушка, соединяла ею их портреты. И они обязательно мирились.
— Здорово, — сказал Марик, прикидывая, поместятся ли на их стене два таких больших портрета да еще маленькая подушечка. — А что тебе снилось?
— Не помню…
Ангел в сердцах хлопнул дверью.
— Сквозняк, — сказал Павел.
Глава 8
До самого подножия Бештау
Она услышала лай — рваный, неритмичный, посему не убаюкивающий, а даже наоборот, подталкивающий: «Проснись, проснись!» И она проснулась.
Ей снилось что-то солнечное… Будто выбирала она ткань себе на юбку на террасе какого-то серенького ветхого домишки. А чернявый продавец все разворачивал и разворачивал перед ней яркие рулоны. И рулоны катились далеко-далеко, до самого подножия Бештау. Сине-бело-зеленый, желто-черно-коричневый, горошек, жирафы, очень крупные цветы… Словно реки текли к Бештау.