Зимовей вытянул руку, сжал пальцы. В конце концов, секрет цвета — в том, как отражается свет. Кисть приняла оттенок человеческой кожи.
Зимовей заговорил. То есть стал издавать всевозможные звуки, от воя метели до причмокивания воды, уходящей с галечного пляжа после разрушительного зимнего шторма. Где-то среди этой гаммы он нашёл тон, который вроде бы звучал как надо. Зимовей повторил этот звук, растянул его, добавил дрожи и превратил в речь. Он пробовал голос так и этак, пока не получилось правильно:
— Увырклзак? Гггакклтик? Икит? Нананана… нъят… нап… А! Вот как говорят!
Он запрокинул голову и запел увертюру из оперы «Убервальдская зима» Чивота Твориша. Зимовей случайно услышал эту арию, когда подгонял ревущую вьюгу над крышей анк-морпоркской Оперы, и поразился, как это человек, то есть, в сущности, ходячий бурдюк с грязной водой, сумел так хорошо понять самую суть зимы.
— СНО-О-ОВА ПОХОЛОДА-А-АЛО![16] — пел Зимовей в леденеющее небо.
Его лошадь двинулась шагом среди сосен, а он всё распевал. Правда, Зимовей всё-таки кое в чём ошибся. Он исполнял не только партии всех певцов, но и партии всех инструментов, с его губ лилась увертюра целиком, включая звуки ударных. Так он и ехал, будто странствующий хор и оркестр в полном составе.
Обонять запахи деревьев! Чувствовать притяжение земной тверди! Быть плотным! Ощущать темноту по ту сторону собственных глаз и знать, что эта темнота — ты. Быть — и осознавать, что ты есть человек!
Он никогда не переживал ничего подобного. Это оказалось так волнующе. Вокруг было столько… столько всего. Вот, например, земля. Она тянула к себе, постоянно. Для того чтобы стоять прямо, нужно было всё время думать об этом. А птицы! Зимовей привык считать их не более чем вредной примесью в воздухе, засоряющей погодные течения, а теперь они с ним были на равных, он живой, и они живые. Они играли с потоками ветра и царили в небе.
Зимовей никогда раньше не видел, никогда раньше не слышал, никогда раньше не чувствовал. Чтобы делать всё это, нужно быть… самому по себе, в темноте по ту сторону глаз. Зимовей никогда не был сам по себе. Он всегда был самим собой — частью целой вселенной тяги и давления, звука и света, частью текучего, танцующего мира. Целую вечность он гнал через горы зимние бури, но до этого дня не знал, что такое горы.
Тьма по ту сторону глаз… Какая чудесная драгоценность! Она дарует тебе… твойственность. Через руки с этими их смешными ломкими отростками в неё попадают прикосновения. Через отверстия по бокам головы в неё попадает звук. Через другие отверстия, расположенные спереди, — дивные запахи. Какие умные они, эти отверстия, — знают, кому что делать! Потрясающе. Когда ты — стихийный дух, всё происходит разом, внутри и снаружи, как единое огромное… что-то.