Но было еще что-то, принудившее Джона нарушить драгоценную тишину: он уловил не только ее отвагу, но и потребность в утешении. Он был уверен, что смелая поза Энн маскирует испуг. Нужно было развеять ее страх и избавиться от страха самому.
– Извините меня, – произнес Джон. – Мне показалось, будто я что-то услышал…
Его голос нарушил ее оцепенение. Она улыбнулась:
– Вам не показалось. Вы слышали мои шаги. Это мне надо просить у вас прощения.
– Что вы!
– Я вас разбудила?
– Нет.
Джон чувствовал, что Энн признательна ему за легкость и отсутствие любопытства, хотя был огорчен тем, что и от нее услышал ложь.
– Я спустилась за книгой, – объяснила она.
– Поздно же у вас появилось желание почитать!
– Так бывает, когда я не могу уснуть. Как вы здесь оказались? Дохромали до двери? Давайте я отведу вас обратно.
– Спасибо, сам справлюсь.
– Глупости!
Энн подошла к двери и помогла Джону вернуться к дивану. Усадив его, она воскликнула:
– Как вам не повезло!
– Ничего, все пройдет. Это же не пожизненная инвалидность!
– Нет, не пожизненная, – кивнула Энн. Это был один из многих моментов, которые он потом вспоминал. – Как нехорошо с моей стороны вас тревожить! Если вы кому-нибудь пожалуетесь, мне будет очень стыдно.
Джон уловил в ее словах просьбу.
– Можете на меня рассчитывать, – улыбнулся он. – Спокойной ночи!
– Спокойной ночи.
Он посидел несколько секунд, слушая ее шаги на лестнице. Про книгу она даже не вспомнила.
– Обязательно вставать ни свет ни заря? – сонно спросил Балтин.
– Уже семь, – сказал Пратт, приближаясь к окну и поднимая штору. – Какое утро!
– Камины еще холодные!
– Ранний подъем был не с целью сидеть до завтрака у камина. Прогулка – вот цель!
– Для одних это так, для других нет, – проворчал Балтин, отворачиваясь от света. – Да опусти ты эту штору!
Пратт улыбнулся, полюбовался лужайкой и выполнил просьбу друга. Через полчаса он уже был на лужайке. Там рассеивались остатки тумана, воздух по-осеннему бодрил. Подняв голову, Пратт оценил желто-красную листву и голубизну безоблачного неба, где заливался ранней песней жаворонок.
– Иллюзия радости и красоты, – пробормотал он.
Чем только не радует жизнь, когда человек вопреки всякой логике позволяет себе наслаждаться иллюзией!
Он пересек лужайку, глядя уже не в небо, а на свои мокрые от росы башмаки. Его шаги самой своей периодичностью контрастировали с ленивым колыханием тумана. Пратт добрел до ярких кустов и двинулся сквозь них к мастерской. Он уже потянулся к дверной ручке, когда его внимание привлекло одно окно. Оно было разбито. Пратт уставился на битое стекло под ним. Потом, снова ненадолго подняв глаза к небу, воскликнул: