Как попали в забронированный номер, Глеб помнит смутно, но проснулся он точно в своем номере. После завтрака, рассчитавшись с администратором на стойке регистрации, с гудящей головой вышли на улицу — и обнаружили, что машины нет. Позвонили в «эвакуатор» со слабой надеждой, что машину отогнали в алчном азарте содрать с приезжих «туристический сбор», уже с нарастающим ужасом понимая, что машину украли.
После злополучной поездки Глеб с напарником были поставлены «на счетчик». Подельник Глеба был еврей и срочно эмигрировал в Израиль. Следует отдать ему должное: он предложил Глебу помочь с эмиграцией, но Глеб побоялся, что тогда будут доставать его семью. Был бы он свободен, он бы, не раздумывая, улизнул.
Мама в отсутствие Глеба стала уговаривать Вику подать на развод и выгнать его из дома. Вика разрывалась между мамой и мужем. И хотя любовь незаметно ушла из их простуженного и выстывшего дома, будто кот, выскользнувший на балкон, спрыгнувший и растворившийся в городской толчее, оставалась еще привязанность друг к другу и ощущение, что она не одинока в этом мире. В конце концов, с ее мужем случилась беда, которая ударила по всем ним.
Ее бесконечно расстраивала неспособность Глеба выкрутиться из этой ситуации самому. Он был очень нервный, на любые ее советы срывался и шипел, словно раскаленная плита, на которую закапали слезы. Успокоить своих женщин он не мог. Вика с улыбкой вспоминала свои девичьи грезы о широкой груди, в которую можно уткнуться и спрятать на ней лицо от страшного мира, в котором полыхают грозы, раскалывая окрестность громовыми оглушительными раскатами, от которых вздрагиваешь, как от удара током искрящей электрической розетки.
Она стояла на перекрестке дорог, где гулял пронизывающий до костей ветер, ежилась, пыталась защитить от ветра сына и заодно погреться о его теплое тельце, пахнущее детским хвойным шампунем.
Глеба постоянно доставали какие-то темные личности: они звонили по ночам с угрозами, нарушая тревожную тишину большой квартиры. Больше всего нервничала мама. Она впадала почти в психоз от одного телефонного трезвона, потом всю ночь охала и ахала, накаляя добела и без того раскаленную атмосферу дома. В доме поселились ожидание беды и ощущение, что поезд семейной жизни снова сошел с рельс и катится с откоса, дребезжа наезжающими друг на друга вагонами. Уже звенели разбитые стекла — и крик разрывал тишину, как граната. В их жизнь остро вошло тогда ощущение беспомощности перед смерчем, сначала срывающим с дома крышу, а потом поднимающим на воздух и сам дом, чтобы затем бросить его оземь, перенеся на сотню метров, переломав половину подгнивших досочек.