f♮ live: Четыре нет. Ребята, да это самый настоящий эксклюзив нашей программы. У Коула Сен-Клера абсолютно никогда не было собаки. Но совсем скоро у него будет новый альбом. Давайте оставим это на потом. Помните, как это было круто, ребят?
В конце его фразы прозвучали первые аккорды одного из наших последних синглов, «Жди/Не жди», чисто и резко. Это было сыграно так много раз, что в итоге мелодия потеряла каждую частицу своего первоначального эмоционального резонанса для меня; это была песня про меня, написанная кем-то другим. Думаю, это была превосходная песня кого-то другого. Тот, кто придумал этот басовый риф, определенно знал, что делает.
— Ты можешь говорить, — сказал я Леону. — У меня вроде как перерыв. Они включили одну из моих песен.
— Я ничего не сказал. — ответил Леон.
Конечно же нет. Он просто страдает в тишине, наш старый добрый Леон, за рулем этого чудного лос-анджелесского лимузина.
— Я думал, что ты рассказывал мне, почему водишь этот автомобиль.
Это вылилось в рассказ о его жизни. Все началось в Цинциннати, когда он был слишком молод, чтобы водить. И закончилось здесь в арендованном Кадиллаке, когда он слишком стар, чтобы заниматься чем-либо еще. Вся жизнь в тридцати секундах.
— У тебя есть собака? — спросил я его.
— Она умерла.
Конечно же, она умерла. Позади нас кто-то посигналил. Черная или белая машина, и почти наверняка мерседес или ауди. Я находился в Лос-Анджелесе тридцать восемь минут, и одиннадцать из них провел в пробке. Мне сказали, что есть такие части Л.А., где не существует клише длительных пробок, но, я полагаю, это потому, что никто не хочет туда ехать. Мне по-прежнему плохо удавалось усидеть на одном месте.
Я развернулся, чтобы посмотреть в заднее окно. Здесь, в море монохрома, лениво плелась желтая ламборджини, яркая, как детская игрушка, на фоне редких пальм позади. И с другой стороны стоял фургон фольксваген цвета воды в бассейне, за рулем которого сидела женщина с дредами. Повернувшись обратно, сползая вниз по кожаному сидению, я увидел, как солнечные лучи отбиваются от складовых крыш, от терракотовой плитки, от сорока миллионов пар огромных солнцезащитных очков. О, это место. Это место. Я ощутил прилив радости.
— Ты знаменит? — спросил Леон, пока мы ползли вперед. Моя песня все еще тихо играла в мое ухо.
— Разве бы тебе пришлось спрашивать меня об этом, если бы я был знаменит?
Правда была в том, что слава, как изменчивый друг, никогда не появлялась, когда нужна, и всегда сваливалась на голову, когда лучше, чтобы ее не было. Правда в том, что я был никем для Леона, и, теоретически, всем, по крайней мере, для одного человека в радиусе пяти миль.