— Ладно, не буду, — пообещал Алексей и поднялся.
Балашов тоже поднялся, протянул руку на прощание.
— Когда же вы думаете закончить ремонт?
— Через три месяца.
— А не переоцениваете свои силы? Там ведь работы, работы… А сейчас — зима. Холодная, да еще с ветром. Вон как метет.
Алексей заверил, что через три месяца в главном корпусе будут стоять койки.
— Если на открытие пригласите, приеду, — сказал Балашов. — Это ведь для нас, товарищ Корепанов, событие первостепенной важности. Ну, желаю успеха! — И он еще раз протянул руку Алексею.
От облисполкома до больницы почти три километра. Северный ветер дует прямо в лицо, ожесточенно хлопает обледенелыми полами шинели по голенищам. Но Алексей ничего не замечает. Думает.
«Людей теперь надо — печников, плотников, штукатуров. Да где их найдешь сейчас, мастеров?»
— Может, в колхозы податься? — спросил он у Цыбули, когда вернулся в больницу.
— Пустое, — махнул рукой Гервасий Саввич. — Ведь колхозник, он как? Он если в город подастся, особенно если специалист, сейчас же — на завод. Там, какое ни на есть, а общежитие, столовая, продуктовые карточки. А у нас?.. И потом. Платить мы ему будем по твердым расценкам. А что ему в этих расценках, если буханка хлеба на базаре столько тянет, что на нее и за неделю не заработаешь. Нет, о колхозах и думать забудьте.
— Тогда придется своими силами, — решил Корепанов.
— Попытка — не пытка, — вздохнул Гервасий Саввич. — А только с чего начинать будем?
Корепанов улыбнулся. Это «с чего начинать будем?» всегда приводило его в веселое настроение. Кажется, предложи Гервасию Саввичу в один прекрасный день перенести больницу куда-нибудь на необитаемый остров, он, ничуть не смутившись, поскребет затылок и скажет: «Попытка — не пытка. А только с чего начинать будем?»
— Созывайте собрание, — распорядился Алексей. — С этого и начнем. Всех зовите — врачей, сестер, санитарок, дворовых рабочих… всем колхозом думу думать будем…
Закладку окон Алексей поручил молодежной бригаде. Бригадиром назначил Ирину Михееву.
В сорок четвертом, вытаскивая с поля боя тяжело раненого мужа, Михеева нарвалась на мину. Мужа убило, а ее искалечило — без глаза осталась. Она, видимо, все время помнила о своем недостатке, тяготилась им и, разговаривая с людьми, то и дело терла мизинцем переносицу, закрывая при этом ладонью черную повязку. И на собраниях она тоже всегда усаживалась так, чтобы не бросаться в глаза. Только во время работы забывала обо всем и сейчас, строго следя за тем, чтобы никто не отлынивал, она сама работала не разгибая спины, с какой-то злостью.