Пашка на всю жизнь зарёкся пить что либо, кроме воды и лимонада. В памяти всплыло — перепуганное, заплаканное лицо мамы, вместе с Пашкой пережившей тогда тот ужас, и бледная, враз протрезвевшая, растрёпанная тётка…
— Я не…
— Ну, что же ты, пей, Па-а-шка! — пропела Валентина, поднося бокал с искрящимся, как бенгальский огонь, вином к губам парня, искусительницей заглядывая в его часто моргающие глаза. — Это же всего лишь шампанское…
Дружная компания тут же стала шумно «наваливаться»:
— Давай, гусар!.. Ты же цирковой!.. За здоровье!..
Вечно юморной Женька, партнёр Валентины, даже пошёл дальше, вдруг начав скандировать: «Горь-ко! Горь-ко!..», но тут же получил подзатыльник, мол, не ломай кайф и не нарушай «пьесу»…
Пашка какими-то отрывками, вспышками сознания, с трудом вспоминал дальнейшее развитие событий. Помнил только, как прыгающие в фужере пузырьки игристого вина моментально ударили в голову. Пил ли он ещё — не помнил. Вспоминал, что ему хотелось обнять Валентину и сказать ей что-то хорошее, что пряталось в его сердце. И он, кажется это сделал. А может и нет. Но точно помнил, что обнимал холодный, пахнущий хлоркой, унитаз в туалете, когда его выворачивало наизнанку. Как пытался продышаться на улице в прохладе зарождающейся осени. Как его шатало и знобило. Память отрывками напомнила, как он шёл в цирк, чтобы там где-нибудь спрятаться и отогреться. Как боялся попасться на глаза Захарычу, который постоянно ночевал на конюшне. Видимо, тогда он и оказался у Славки в неосвещённом слоновнике, в том самом стогу сена, в котором он сейчас умирал от жажды и страха…
…Буня прошлась шершавым хоботом по телу Пашки, аккуратно обхватила его за талию, приподняла в воздух, и привычным движением усадила себе на спину, после чего стала раскланиваться, ожидая привычных аплодисментов и подкормки. Этот трюк ей и в работе удавался на славу, теперь же она его исполнила просто блестяще.
Павлик, сделав в хоботе слона «мёртвую петлю», теперь сидел на верхотуре под потолком, еле живой от страха и похмелья, с трудом что-либо соображая. Его опять подташнивало и качало, как во время морской качки. Все признаки «морской болезни» были на лицо. Точнее — на позеленевшем лице…
Слон задрал хобот, ища лакомства в награду за исполненный трюк. Пашке показалось что-то страшное в этом и он хрипло заорал на весь, только ещё пробуждающийся цирк:
— Захарыч! На помощь! Он меня сейчас сожрё-ёт!..
Конюшня была напротив помещения, куда поставили слониху. На крики прибежали Захарыч и сидевший у него в гостях «слоновожатый» Славка, которые перед утренней кормёжкой животных пили чай.