Заметив ее неловкость, Гленн спросил:
– Надолго ты здесь?
– Не знаю точно, – жрица пожала плечами, – госпожа сказала надолго, но сроков не называла.
– Да, – Гленн почесал бровь, – я иногда отвыкаю, что все, кто выходит из Ангората, неукоснительно и без расспросов следуют воле моей матери.
– Ибо ее слово – это слово Богини, ее длань – лишь продолжение другой всемогущей длани.
Гленн неслышно усмехнулся: в семнадцать он рассуждал так же. Да и сейчас, в двадцать шесть, Гленн не изменил взглядов, просто общение с Тирантом спасает его от привычной жреческой одержимости.
– А ты в каком возрасте получил их? – спросила жрица, взглядом указав на вайдовые крылья на лбу мужчины.
– В девятнадцать. – Увидев, как расширились глаза собеседницы, пояснил: – Да, для сына храмовницы и Верховного друида я несколько поздний жрец.
– Удивительно, насколько вы несхожи с братом, – только и нашлась девушка.
– Верно, каждый из нас…
На другом конце зала взмыленный, наскоро прибывший гонец от Берада Лигара сообщил королевской чете о смерти старого Грея.
– Отец, – тихонько вымолвила Гвендиор, поднимаясь и пошатываясь. – Надобно прекратить пир, сказать на кухне о постной пище на неделю и отдать распоряжения по ношению траура, – прошелестела женщина, как-то странно поглядев на мужа.
– Мы обо всем позаботимся, – неспешно отозвался Нирох, хотя Гвендиор не особо походила на скорбящую дочь. – Виллина, – позвал король.
«Нет, только не она! – подумала Гвен. – Только не эта маленькая сучка! Виллина будет распоряжаться в ее доме? Виллина будет отдавать указания в честь самого ярого из всех христиан страны? Кто угодно, но не она!»
– Нет, пусть этим займется Изотта, – указала королева на свою служанку. – Я пойду в молельню. Не беспокойте меня.
– Как пожелаешь, – не глядя, кивнул король. Реакция ее на смерть родителя была мало сказать что странной, но навязываться Нирох не стал.
Шепоток успел пробежать по рядам, все разговоры затихли. Нироху не составило труда обратиться к присутствующим. Он сообщил известие и велел расходиться: христиане или язычники – смерть уважают все люди.
Гвендиор зашла в покои, даже не подумав идти в часовню. Стоило запереть за собой дверь, женщину затрясло. Ни о какой любви речи не шло: со слезами находили выход напряжение и усталость долгих десятилетий, которые, даже будучи королевой, Гвендиор прожила в страхе перед Греем. Она ненавидела его: отец сломал ей жизнь. Она нуждалась в нем: отец был тем оплотом христианства, который незримо, но ежечасно поддерживал силу ее собственной веры. Грей был символом догмата, непримиримости со всей языческой мерзостью. Гвендиор не застала его умирающим, гнилым и тщедушным стариком, и в ее памяти отец навсегда остался олицетворением железной булавы, сокрушающей весь мир за стенами монастырей.