Нечеловечески горячая огромная рука подхватила Воалуса и вознесла вверх, болезненно сжав захрустевшие рёбра. Добытый с таким трудом клинок выпал вниз из пережатой руки. Божество пожелало рассмотреть поближе блоху, вызвавшую такую суматоху в храме.
Воалус не рассчитывал на сочувствие или понимание. С юных лет он был ребёнком улиц, на которого даже собственная мать обращала не больше внимания, чем люди уделяют бродячей собаке. Улицы кормили и одевали, укрепляли тело и разум. Украшенные ритуальными шрамами щёки и кольцо в ухе выдавали его самую нижнюю, четвёртую, касту, одного из очень немногих потомков привезённых из Атлантиды рабов.
После потопа рабами остались только местные дикари, поскольку атлантов осталось слишком мало, чтобы позволить даже небольшой части волшебного народа чистить выгребные ямы. Касты были уравнены — но только на словах. Четвёртая каста жила в нищете и небрежении, вынужденная заниматься самой непритязательной работой.
Уже в пять лет маленький бродяга знал, что его мать любят мужчины совсем не за доброе сердце и ласковые руки, что сам он является пустым местом для взрослых и игрушкой в жестоких играх для детей. В редкие минуты благодушия мать утверждала, что его отец — не то могучий воин, не то богатый торговец, который рано или поздно вспомнит о них и заберёт в свой шикарный дом, но слишком тёмные для атланта волосы мальчика выдавали совсем другое происхождение.
В армии, где всё решали сила рук и мощь чар, Воалус почти забыл о своём низком происхождении. Он был первым среди равных, любимцем командиров и кумиром новобранцев — до тех пор, пока окрестные леса не ощетинились копьями, и войска спешно были возвращены на защиту сияющих стен. А затем эта похотливая сучка из второй касты и её туповатый братец, желающий смыть оскорбление кровью — вряд ли он имел в виду свою. Скорый и неправедный суд, целиком купленный богатым папашей — и вот он в лапе у божественной твари, по своей сути не способной к милосердию. Что ж, жизнь не удалась, так может, хоть смерть удастся обставить с должным шиком.
— Хвала тебе, величайший. Возьми мою жалкую жизнь, но позволь мне вначале усладить тебя смертями врагов. Пусть реки крови текут в твою бездонную глотку, а стоны умирающих ласкают слух. Пусть моя смерть станет для тебя неиссякаемой славой!
Чудовище расхохоталось, ещё больнее сжав его пальцами.
— Я вижу все твои жалкие мыслишки, истинный шакал войны, и знаю, кого именно ты считаешь врагом. Но ты получишь желаемое — и выплатишь долг тем, чем пообещал. Получи моё последнее благословение!