Надя давно спала – после того как в парке были закопаны почти все экспонаты Ангеловской коллекции, частью упакованные в ящики по всем правилам музейного дела, частью наскоро завернутые в мешковину, – у нее едва хватило сил подняться в свою комнату на втором этаже, над музейным залом.
Вера уснуть не могла, хотя устала не меньше. Она сидела на ступеньках крыльца, всматривалась в ночную темноту парка и изобретала способы выгнать из собственной головы единственный мучительный вопрос: что делать дальше?
Доморощенные медитативные практики не помогали – вопрос звенел в голове, гудел, трещал… Через минуту Вера поняла, что это треск мотоциклетных моторов.
Еще через минуту и сами мотоциклы показались на центральной аллее. Вера вскочила.
«Как они въехали? – холодея от ужаса, подумала она. – В ворота? А что со сторожем?..»
В принадлежности техники сомневаться не приходилось. Два мотоцикла с колясками подъехали к самому крыльцу, с каждого соскочили по три немецких солдата. По их коротким перебежкам, по тому, как держали они автоматы, а больше всего по зловещему их молчанию Вера поняла, что они намереваются войти в особняк, уничтожая каждого, кто встретится на их пути. Кроме Нади, в доме никого не было…
«Как по-немецки «остановитесь»? – лихорадочно мелькнуло у нее в голове. – Ленилась, дура! А ведь папа говорил, что немецкий не меньше необходим, чем французский…»
Эти размышления заняли ровно те секунды, которые потребовались, чтобы шагнуть из тени дома навстречу бегущим солдатам.
– Стойте, остановитесь! – по-немецки закричала Вера; нужные слова вспомнились в последнюю секунду.
Возможно, бегущий впереди солдат и различил, что перед ним не противник, а женщина, но на его действия это не повлияло – он направил на нее автомат.
Но прежде выстрела раздался резкий окрик другого военного, по всей видимости, офицера.
– Не стрелять! – скомандовал он.
Для понимания этих слов Вериных познаний в немецком было достаточно. Она сделала подряд два глубоких вдоха и резких выдоха. Это не слишком помогло: сердце стучало как бешеное, перед глазами мелькали блестящие мушки.
Солдат опустил автомат. Офицер подошел к ней.
– Так и знал, что еще увидимся, – с невозмутимостью, явно напускной в этой обстановке, сказал он по-русски. – Ну здравствуй, Вера.
Колбаса источала такой запах, что в другой ситуации Вере, может, и не удалось бы смотреть на нее с равнодушием: все продукты в сельмаге, да и в московских магазинах с началом войны как корова языком слизала. Но сейчас она даже не притворялась: ни копченая колбаса, ни мясные консервы, ни шоколад из офицерского сухого пайка не вызывали у нее ни малейшего интереса. Она смотрела, как Смирнов кладет колбасу на крупно нарезанный хлеб, наливает коньяк из фляги в хрустальные бокалы, которые сам же и принес из буфета, и не чувствовала ровно ничего. Даже радости от того, что чудом осталась жива.