И я нашла выход из положения. Кроме того, что вкалывала, как безумная, везла Вячеславу Михайловичу ткани из-за границы. Он меня так и называл «добытчица». Знала, что ему понравится, и привозила удивительные по красоте экземпляры. Потом получилось и у нас хорошие материалы доставать. Происходило все следующим образом: прихожу я к директору Дома ленинградской торговли Соловьеву, говорю: «У вас в отделе за валюту очень красивые ткани, а я артистка, и мне надо красивые платья на сцену, но за рубли же не продают». А он, к слову сказать, положил на меня глаз, это было заметно по тому, как он на меня смотрел. Подумал и говорит: «Заходите ко мне через пару дней, я попробую с Москвой этот вопрос решить». Прихожу через пару дней и слышу: «Поздравляю! Нам разрешила Москва из валютного отдела за рубли по одному отрезу взять, сколько вам на платье надо?» Говорю: «Ну, метров 5–6, платья я люблю длинные, широкие – солнце-клеш». Директор ДЛТ вздыхает: «Это много, конечно, но мы постараемся и этот вопрос решить». И решал. Так что благодаря товарищу Соловьеву в моем гардеробе скоро появились наряды такой неимоверной красоты, что меня все спрашивали: «Где, как, познакомь, помоги достать». Потом в газетах начали писать, что Пьеха платья в Париже покупает у ведущих кутюрье. А вы бы видели, как горели глаза у Зайцева, когда я ему все эти отрезы приносила, – он просто захлебывался от восторга! Он сам по себе человек эмоциональный, а все эти невообразимые ткани доставляли ему неописуемую радость. И действительно: помню, был совершенно белоснежный кримплен, настолько белый, что глазам было больно смотреть. Это вообще очень ноский материал, удобный: он не мялся, его можно было стирать. И настолько он мне нравился, что скоро появились платья из кораллового и фиолетового кримплена. Эти платья можно было возить с собой, что для меня, как для артистки, было очень важно. Вот и получилось, что благодаря директору ДЛТ и Вячеславу Михайловичу Зайцеву я вскоре стала обладательницей внушительного гардероба. Его наличие очень радовало костюмеров в Польше и Германии, где я часто выступала. В Германии особенно оценили это на телевидении, куда меня часто приглашали сниматься: они были довольны, что меня не надо одевать, – у меня есть свой гардероб.
Но в плане цветовой гаммы у меня есть табу: все, что угодно, только не черный цвет. Для меня это цвет траура. Более того, цвет, опасный для меня. Никогда не забуду, как в новогоднюю ночь с 1970 на 1971 год надела очень красивое черное платье, в котором снималась в фильме «Судьба резидента». И в 1971 году 3 августа скончалась моя мама. Так что черный для меня цвет беды.