Я понимала, что наш ансамбль и моя профессиональная стажировка требуют много сил. Понимала, как уставал Броневицкий, особенно это было заметно по вечерам, дома. И все равно мне, недолюбленному ребенку, хотелось любви. Не просто хотелось, я физически начинала болеть, когда обнаруживался недостаток любовной энергии. Приехать в другую страну, другой город и попасть в неравные отношения, в которых один любит, а другой позволяет себя любить – ну уж нет! Это не для меня. То, что Броневицкий меня все-таки любил, я поняла спустя много лет, когда мы развелись и наши общие друзья стали рассказывать, как он мучается. Но тогда, в начале 60-х, будучи еще совсем неопытной в таких вопросах, терзалась, сомневалась. Потребность в нежности приводила к самым разным ситуациям.
Одна из них была связана с французским певцом Энрико Масиасом. Я влюбилась в него без памяти, но это было абсолютно платоническое чувство, хотя довольно сильное. Когда узнала, что он приезжает на гастроли в Москву, сразу поехала, купила билеты. Масиас был хорош необыкновенно. Мало того что он прекрасно пел, его голос обладал удивительным диапазоном. Чаще всего нежный, проникновенный, он завораживал. Я была покорена. После концерта попросила билетерш передать ему цветы. Еще он мне нравился не только как певец, но и как мужчина. Но я же была замужняя женщина, поэтому ничего, кроме платонической любви, позволить себе не могла. Пришла к нему за кулисы с просьбой подарить хотя бы одну пластинку, в СССР их не было. Но он сказал, что с собой у него пластинок нет. Дал номер телефона в Париже и сказал, что я могу позвонить. А мне так хотелось, чтобы он меня запомнил! Поэтому еще раз пришла на концерт, а после снова прошла в его грим-уборную, но на этот раз сама принесла букет цветов, – да, я была тогда такой дурочкой. И сказала ему: «Меня зовут, как вашу великую певицу, – Эдит, запомните, пожалуйста». Он ответил: «Да, хорошо, звоните». Через две недели решилась позвонить в Париж. К телефону подошел какой-то мужчина: «Что вы хотите?» Представилась, он: «Подождите у телефона, спрошу у него…» Прошло несколько минут, я снова слышу его голос в трубке: «Он такую не знает, извините». Мое сердце так и ухнуло в пятки. В этот момент я поняла, сколь незавидна участь поклонниц. На этом мое воздыхание по Энрико закончилось.
Но потребность в любви не иссякла. В начале 60-х годов на гастролях в Черновцах познакомилась я с молодым композитором Станиславом Пожлаковым. Он как раз к тому времени перешел из областной филармонии в Ленконцерт и был там руководителем ансамбля, кроме этого, прекрасно играл на саксофоне и пел. А «Дружба» гремела по всему Союзу. Встретились мы, посмотрели друг на друга, и возникла искра, хотя было заметно, что Слава робеет. Не удержалась, влюбилась. И вот идем мы с ним однажды с реки – в шесть утра, в обнимку, а на балконе гостиницы стоит Броня, так друзья называли Броневицкого, и смотрит на нас… Нехорошо так смотрит. Думаю: ну, все, конец настал. Муж кричит Славе: «Я тебя сейчас застрелю!» Но Пожлаков оказался таким отважным, поднимается в гостиницу, в наш номер и спокойно говорит Броневицкому: «Саша, мне Эдита нравится очень, но я тебя слишком уважаю». Вроде гроза прошла стороной.