При свидании обнаружились совпадения, незначительные, однако породившие взаимную приязнь.
Увидев Сверчевского, Пятницкий рассмеялся:
— Вы, дорогой товарищ, по линии лысины меня догнали.
Обратил внимание на ладно сидящий френч:
— Не от Журкевича [15]? У меня не праздное любопытство, чисто профессиональное.
Сверчевский объяснил: френч подогнал собственноручно, не выносит плохо сшитой одежды.
Пятницкий, дамский портной по давней специальности, похвалил работу. Когда принесли чай, заметил, что Сверчевский положил четыре ложечки сахара.
— Впервые вижу мужчину, у которого норма, как у меня. Люблю, грешный, сладкое. Вот результат.
Он отодвинул кресло, похлопал себя по животу.
— Вам, Карл Карлович, как будто не угрожает.
— Не поручусь. Пока верховая езда, гимнастика, держусь в норме. Привяжут к канцелярскому столу — попаду в другую весовую категорию.
Последняя фраза произносилась не без умысла. Карла не ставили в известность о цели вызова в Москву, к Пятницкому. Он не спрашивал, строил разные предположения и подпустил насчет канцелярского стола. Пятницкий разгадал нехитрый ход.
— Полагаю, канцелярский стол вам не грозит.
Желая перевести разговор в другое русло, спросил, не забыл ли Сверчевский польский. Сам он в детстве неплохо умел «мувич»; в Вилькомире, откуда родом, жило много поляков, высился громадный костел.
Легкий разговор, необязательный; того коснулись, другого. Но Сверчевский безошибочно чувствовал: Пятницкий его прощупывает, неотступно остер взгляд из–под лохматых седеющих бровей. Стул Карла стоял против окна, свет падал на лицо, и Пятницкий использовал это, пристально глядя на собеседника.
Сверчевский свыкся с тем, что героям не всегда сопутствует орлиная повадка. Грузный, с вислыми сивыми усами, сладкоежка Пятницкий не совпадал с легендарным Фрейтагом (он же Покемунский, он же Хигрин, он же Михаил, он же князь Сандирадзе), каким воображал себе слушатель академии автора «Записок большевика».
В результате встречи свершился крутой поворот в судьбе Сверчевского. Настолько крутой — даже фамилия обновилась: Вальтер.
Став Вальтером, он свел знакомство с поляками, немцами, чехами, венграми и убедился, что революция — тяжкий труд со своими профессиональными недугами, приобретаемыми в тюрьмах, в странствиях под чужим именем, в бессонные ночи подполья. Да и внутрипартийные разногласия дают себя знать.
В последних, Вальтер видел, руководство польских коммунистов преуспело, разделившись на «большинство» и «меньшинство». Один из поляков каялся: «В юности вступил в народно–демократическую партию — темное пятно в биографии, потом в ППС — «левицу» — снова темное, потом, будучи коммунистом, примкнул к «большинству» — снова темная отметина…» — «Где же светлые?» — поинтересовался Вальтер у человека, отдавшего годы революционной работе…