Его разбудил грохот. В полусне, сунув руку под подушку, нащупал длинный узкий ствол и окончательно проснулся.
На кой ляд ему всучили парабеллум!
Нет хуже просыпаться с тревогой. Этому дылде, картинно перекрещенному пулеметными лентами (мода после фильма «Мы из Кронштадта»), на фронт бы, а не лифтером. Малый ревностно и невпопад передвигает рычаг, останавливая кабину вместо четвертого этажа на втором или того нескладнее — между этажами. Дверцей бухает с сокрушающей силой, так что стены дрожат.
В номере темно. Снаружи на окнах гофрированные жалюзи, внутри — маскировочные шторы из тонкого картона.
Выпростав руку из–под подушки, положив парабеллум на мраморный столик, Сверчевский повернул выключатель, глянул на часы. Семь утра. По–московскому девять. У девочек звонок к первому уроку.
Он не спешил избавиться от привычки сверяться с московским временем. Так лучше, легче на душе при мысли о дочерях, доме. Хотя уже не обольщался: жить дано лишь в одном измерении, в одной реальности. Часовая стрелка переведена. Но испанская реальность еще не стала жизнью.
В Москве предупреждали: будет сложно, необычно. Однако предупреждавшие сами смутно представляли себе испанскую круговерть, собственные предположения, умозрительные догадки часто принимали за подлинность. Трезвее прочих был, пожалуй, замнаркома Тухачевский.
Он назначил прием на шесть вечера. Опоздал минут на сорок. Извиняясь, распахнул двустворчатую дверь.
— Занимались Мадридом… Война по карте — изготовление и сокрушение карточных домиков… Сведения путаные, сводки противоречивы до курьеза.