Иришка оглянулась. Отступила, легла на пол, вытянувшись во весь рост, и завернулась в шкуру. Здесь ей стало тепло и уютно, очень спокойно и хорошо. Девушка закрыла глаза и… заснула.
11 августа 1573 года
Великий Новгород, Никитский двор
Всадники спешились перед воротами, вошли на двор, бросили поводья подбежавшему подворнику. Ирина Годунова, из-за жары одетая лишь в легкий ситцевый сарафан с набивным рисунком, с жемчужной понизью на волосах, и сын государя в шелковой рубахе и черных полотняных штанах. Толстая русая коса лежала через плечо, и девушка перебирала ее кончик левой рукой, в то время как правая уже держала пальцы царевича.
– Возка нет, – отметила девушка, громко спросила: – Зяблик, где мой брат?
– Борис Федорович с супругой изволили в Перынь на молебен отправиться, – ответил юный холоп, отпуская подпруги скакунам. – Желали всенощную отстоять о ниспослании детей.
– Одну бросили, – без особого сожаления посетовала девушка.
– Не стоит обижаться, Иришка, – улыбнулся Федор Иванович. – В молитвах о ниспослании детей Борису и Марии твои обращения станут явно лишними.
– Да, – согласилась девушка. – Наверное, ты прав.
Они вместе поднялись по ступеням крыльца…
За минувшее лето молодые люди почти научились общаться друг с другом, прилюдно изображая холодность и страстно целуясь, обнимаясь, едва только оставались наедине. В этом было даже некоторое интересное приключение – ловить моменты сладкого одиночества между дверями, в возках, на опустевших тропинках или в лавках, из которых отлучился торговец, и играть в полное безразличие все остальное время. Вот и сейчас, поднявшись на крыльцо, царевич и девушка вошли в сени – и тут же обнялись, обменявшись страстным поцелуем.
– Кто-то идет! – отстранилась Ирина, засмеялась, и они шагнули в дом, стали подниматься по лестнице. Пару раз поцеловались, но без риска быть застуканными это показалось даже как-то не так… остро.
Все еще держась за руки, молодые люди попали в светелку, повернулись друг к другу, снова обнялись. В этот раз им никто не мешал, и потому Федор позволил себе не останавливаться; он стал целовать не только губы, но и подбородок, шею, щеки, брови, глаза. Эти прикосновения и щекотали, и грели, и доставляли Ирине удовольствие – а потому она не мешала ладоням Федора скользить по своему телу, а его губам – касаться своей шеи, ключиц, плеч, не заметив, в какой миг оттуда исчезла ткань сарафана. Ее тело захватывал тот самый огонь сладкого блаженства, что сводил с ума последние месяцы, и сладострастный омут все сильнее затягивал, манил, топил в своих темных глубинах.