– Ты уверен? – Ирина наклонилась вперед и поцеловала мужа в губы.
– Ладно, я передумал, – тут же сдался государь.
– Это же, наверное, очень приятно? – шепнула в самые глаза мужа Ирина. – Ты сидишь на троне, весь в самоцветах и во злате, а тебе все кланяются, восхваляют, клянутся. Ручки целуют. Стараются понравиться.
– Хочешь, поменяемся?
– Хочу!
Федор Иванович чуть помолчал, потом покачал головой:
– Нет, на мой трон тебя посадить не получится. Все же люд православный мне присягает, а не тебе. Я велю поставить твой трон рядом с моим.
Ирина еще раз поцеловала мужа. Улыбнулась:
– Я полагала твое возвращение совсем не таким… Мой возлюбленный супруг…
Она подумала, сдвинулась ниже, стянула с царя один сапог, второй, затем распутала завязку штанов.
– Зачем ты сама, Иришка? – приподнялся Федор Иванович. – Позови слуг!
– Я раздеваю любимого, мне не в тягость, – стянула с мужа бархатные штаны царица.
– Вот уж не думал я, когда венчаться уходил, что после великого торжества еле двигаться смогу, – покачал головой царь всея Руси.
– Это что… – разоблачив супруга, вытянулась рядом с ним Ирина и заглянула в глаза Федора. – Когда я убегала в ночь со своим любимым, меньше всего ждала, что он уводит меня к царскому трону.
– Весь мир к твоим ногам, моя ненаглядная. – Молодой мужчина перекатился и оказался сверху. И стал целовать Ирины глаза, брови, носик, губы…
Похоже, боли в руках и теле его уже больше не тревожили.
19 января 1588 года
Москва, Кремль, Грановитая палата
По всей столице с самого рассвета звенели на всех храмах колокола, шли торжественные службы, а въехавшую через Смоленские ворота красную карету люди встретили радостными криками и лентами, которыми на ходу украшали сбрую лошадей и выступающие детали самого возка. Разумеется, едущий через город пассажир не мог не обратить внимания на столь восторженный прием – укутанный в меха старец отодвинул занавеску и осенял из окна собравшуюся толпу крестным знамением.
Медленно миновав улицы Китай-города, карета въехала в Никольские ворота, прогрохотала колесами по деревянной мостовой и остановилась возле Грановитой палаты. Соскочили с запяток слуги, откинули от дверей складную лесенку. По ней спустились два монаха, в накинутых поверх ряс тулупах, встали по сторонам и подали руки старцу в рысьей шубе и горностаевой шапке, крытой сукном с вышитыми ликами святых. Сошедший на ступени старик имел морщинистое, сухонькое и узкое лицо, но вместе с тем обширную, широкую и окладистую, до самого пояса бороду, белую, как московский снег.
Поддерживаемый слугами и монахами, старец поднялся по длинным пролетам, вошел в распахнутые двери, миновал сени и оказался в огромном жарком зале, сложенном, казалось, из чистого золота и освещенном таким количеством свечей, что в нем было светло, как на улице. Здесь находилось множество священников, облаченных в парчовые и бархатные ризы, с посохами, увенчанными крестами. И все при появлении гостя склонились в почтительном поклоне.