Осень 1479 года выдалась дождливой. Здешняя земля, не успевшая толком высохнуть за лето, давно уже не принимала осеннюю воду, а западные ветры всё гнали и гнали мокрые хмурые тучи. Скрылись за лужами дороги, редки стали торговые караваны, и нашла на Великие Луки великая тоска. Томился наместник, не получая пищи для своей неуёмной гордыни. Маялся Прон, не имея возможности вручить ему очередной «привет» от Папы Римского или шведского регента. Спали днями и ночами напролёт возчики на постоялых дворах, вплетая густые храпы и затейливые высвисты в мерный шум дождя.
Лыко сидел в верхних покоях, прозванных казёнкой, где творились дела и принимались проезжающие. Здесь стояли стол с резными украшениями, такие же два стула для знатных гостей и скамья для тех, кто попроще; богатая изразцовая печь, сделанная по заказу ганзейскими мастерами; кованые сундуки и самоходящее часомерье, которое громко отбивало положенное время. Им особенно гордились, ибо считалось, что такого нет даже у великого князя в Москве. Толстые книги, которые обычно лежали раскрытыми на столе, дабы показать учёность хозяина, сейчас беспорядочно грудились на скамье. Стол был уставлен чарами и большой, время от времени пополняемой ендовой. Пахло хмельным мёдом, вокруг кружился рой мух и ос. Они ползали по посуде, липкому столу, сладкой княжеской бороде, подбирались прямо к губам, а тот лишь иногда, чтобы прогнать их, булькал, как поспевающая на огне пшённая каша. Лыко потянулся к ендове и, увидев, что она опустошилась, издал странный рык. Вскоре заглянула жена, а за ней ключница с бочонком — домашние научились понимать его без слов.
— Сладок мёд... — булькнул Лыко и начал прижимать палец к липкому столу.
— Пей, пей, батюшка, — пропела в ответ жена, — я ещё сладенького подолью. Авось слипнется у тебя несытство окаянное, куда мёд заливаешь...
— И выливаю, — хихикнул Лыко.
Жена выразительно плюнула и удалилась.
— Муж соловеет, а жена смелеет, — погрозился Лыко нетвёрдым пальцем и приложился к чаре. — Прошка!
Прон был тут как тут.
— Что на дворе?
— Дождь, ваша светлость. — Прон недавно ввёл в обиход это чужеземное обращение, но Лыко, ярый ревнитель русской старины, не возражал. Для недовольства у него были более серьёзные причины.
— Почему до сей поры дождь? — грозно спросил он.
— Виноват, — тотчас ответил Прон и посмотрел на хозяина наглыми глазами.
Лыко сделал глоток и лениво проронил:
— Дурак ты, братец.
— Виноват, — привычно ответил Прон.
Лыко хотел разозлиться, но ему было лень говорить. Пока раздумывал, со двора донёсся шум. Он качнул головой — что там такое? Прон бросился вон и столкнулся в дверях с холопом, объявившим о приходе большого торгового каравана из Ливонии. Караван принадлежал Хозе Кокосу, возвращавшемуся после поездки по ганзейским городам. Прона, который принялся подсказывать, как нужно встречать наместника, он понял с полуслова — привык ко всяким чужакам на длинном купеческом пути и ведал: что дураку в блажь, то умному в прибыток.