В сенях Троицкого собора заседала псковская господа. Притязания ливонцев, предъявленные победителям на седьмом году тридцатилетнего мира, вызвали общее возмущение. Ливонцы требовали передать под власть магистра некоторые земли, разрушить порубежные остроги, разрядить беспошлинную торговлю в пределах всей псковской земли, построить в Пскове латинскую церковь. В дополнение к этим, ставшим обычными во всех спорах, требованиям немцы настаивали на немедленном освобождении задержанных купцов Ганзы и возмещении причинённых им убытков, предоставлении особых привилегий ливонцам относительно прочих чужеземцев и подписании договорных грамот не позднее Васильева дня[40].
Шуйский пытался гасить возмущение, но это ему плохо удавалось. Гнев рос по мере того, как открывалась изнаночная сторона предъявленных требований.
— Беспошлинная торговля станет нам в большой убыток, — неторопливо говорил посадник Юрий Андреевич, слывший знатоком договорных дел. — Псковицы по немецкой земле десятижды менее ходят. И не по своей лени, а по ихней хитрости. Не дают нам немцы дворов постойных в своих городах иметь, хотя у нас имут. Лодьи да карбасы наши с товарами не пусцают, на свои велят перекладать. В прошлый раз уговорились, цто из озера по реке Нарве нашим людям плавать наверёх аж до самого моря, ныне же магистр все окрестные земли к себе требует. Опять нашим людям убыток выходит. Тако же и в иных делах.
— Божницу латынску на нашей земле хотят ставить, а в Юрьеве недавно православную церковь стенобитками в пыль стёрли, — подтвердил псковский епископ.
— Купцов ганзейских требут немедля отпустить, а про наших, кто в Данциге задержан, молцок. Будто не они первые! — воскликнул торговый староста.
Шуйский властно потушил начавшийся гвалт:
— Не о том шумите, бояре! Коварство да обман немецкие долго можно числить. В другое время и разговаривать не стали бы — отправили колбасников без чести, а теперь не след. Нельзя на размирку идти, государь не велит. Как ни обидно, придётся кой-чем поступиться на время. Ради жизни иной раз и руку отдать не жалко.
С москвичом не очень согласились, ворчали, хотя и тихо:
— Не жалко, особливо когда рука чужая...
— Не слыхивали, цтобы отрубленное сызнова приживлялось...
— Как отвоёванное дедами без боя отдать?..
Однако настойчивость князя-наместника постепенно давала себя знать. Первый порыв праведного гнева прошёл и уступил место трезвому расчёту. Теперь бояре были озабочены тем, чтобы придать готовящемуся соглашению временный и не обидный для себя характер. Они рьяно спорили с послами, без конца уточняли слова и вносили разные предложения. Впрочем, особых успехов они не достигли. Возглавляющий посольство рыжебородый Ранке стоял крепко и на уступки не шёл. Выслушав перевод речи, с которой обращался очередной боярин, он долго смотрел на него и с удивлением картавил: «Ach! Der Sakramenter!»