— Встанем же вброзе насупротив басурман... сокрушая токмо велеумным смыслом и храбрым ратоборством!.. Не убояся пагуб для животов... Как деды за-ради...
— Зарядил... — буркнул ядовитый князь Новосильский, — старуху свою перед ратоборством заряди, чтоб совсем как у дедов. — Его сторонники отозвались боязливыми смешками. Громко же Новосильский сказал так: — Ты предков поминаешь, а я о детях думаю. Высунемся до времени, басурмане всю нашу землю разорят, и нечего нам оставлять будет ни детям, ни внукам. Нельзя нам Ахматовой силе противиться.
— Токмо о собине имеешь в себе помышление, — закипятился Воротынский. — За-ради неё для поганых отверзаешься и в напастях сокрушим...
Его слова утонули в одобрительном шуме. Даже если допустить, что многие кричали лишь затем, чтобы остановить надоедливого старика, дело московского князя имело здесь хорошую поддержку. Лукомский, однако, не унывал: пьяный стол, затеявший общий спор, ещё никогда не приходил к согласию. Страсти действительно всё более накалялись, многие уже начали вспоминать взаимные обиды, говорить в адрес соседей ругательные слова и размахивать руками. Ольшанский хмуро поглядывал на спорщиков.
— А ты как об этом деле понимаешь? — неожиданно спросил он у Лукомского.
— Я человек новый, скажу что не так, осердитесь, — притворно вздохнул он.
— Говори, чего там. Затем и собиралися...
За стулом наступила тишина.
— Ну так слушайте. Долгие годы хожу я королевским послом к великому князю Ивану. Знаю его, как свою ладонь, и могу сказать одно: коварен, жаден и жесток сей государь. Всякому честному человеку негоже с ним дело иметь...
Застолье всколыхнулось возмущённым разноголосьем.
— Тихо! — громыхнул Ольшанский. — Сами же просили гостя говорить. Продолжай, Иван Фёдорович.
— У него все мысли о собственных примыслах и прибытках, но прикрыты высокими словесами. И клюют простаки навроде вас на эти словеса и идут складать свои буйные головы...
— Всуе, всуе говоришь, — не выдержал Воротынский, — мы не по словам судим, но по непостыдным поступлениям и делам...
— А дела его все на виду. С иноземными соседями в ссоре. Братьев единокровных так обидел, что они в другую землю потекли. Бояр да князей служилых грабит и в застенки бросает, отцов святых насильствует. Куда больше? Скоро и ваш черёд придёт своих отчин и дедин лишаться, как уже было с Серпуховом и Тарусой.
Помянул про них Лукомский и как соль на рану насыпал. Оба города — центры удельных княжеств, долгое время вели ожесточённые споры, и Иван III, ловко играя на противоречиях, сумел присоединить их к Москве. Действовал он довольно бесцеремонно, чем вызвал в своё время гневное осуждение верховских.