— Как ее звали, эту ее подружку? — спросил Пэттон.
— Она мне не сказала, а я не выспрашивал. По мне, что бы Мьюриэл ни делала, все было хорошо.
— Само собой. А тогда, Билл, она не оставляла записки? — небрежно спросил Пэттон.
— Нет.
— Эта вот записка… — Пэттон поднял руку с листком, — она выглядит не больно новой.
— Я носил ее с собой целый месяц, — проворчал Билл. Чесс. — Кто тебе сказал, что она уже уходила от меня?
— Я уже позабыл, — сказал Пэттон. — Сам знаешь, как оно бывает в городишке вроде нашего. Тут только слепой ничего не заметит. Разве что в летнее время, когда приезжие кишмя кишат.
Все помолчали, потом Пэттон безразлично произнес:
— Ты говоришь, двенадцатого июня она ушла? Или ты только думал, что она ушла? Ты вроде говорил, что дачники за озером тогда еще были здесь?
Билл Чесс поглядел на меня, и лицо его опять потемнело.
— Ты лучше его спроси, он мастер совать нос в чужие дела. Или он тебе уже все выложил на блюдечке?
Пэттон даже не покосился на меня. Разглядывая горный хребет далеко за озером, он мягко сказал:
— Мистер Марлоу и вовсе ничего мне не рассказывал, Билл, — только о том, как тело вынырнуло из воды и кто это был. И что Мьюриэл ушла, как ты считаешь, и оставила записку, которую ты ему показывал. Вроде бы ничего дурного в этом нет — или как?
Вновь наступила тишина. Билл Чесс уставился на прикрытый одеялом труп, лежащий в нескольких футах от него. Он стиснул кулаки, и тяжелая слеза скатилась по его щеке.
— Миссис Кингсли была здесь, — сказал он. — Она уехала отсюда в тот же день. На других дачах никого не было. Перри и Фаркары в этом году вообще не показывались.
Пэттон молча кивнул. Какая-то заряженная пустота повисла в воздухе, словно что-то невысказанное было очевидно для всех и это незачем было произносить.
И тогда Билл Чесс яростно сказал:
— Да забирайте же меня, сучьи вы дети! Конечно, это моих рук дело! Я ее утопил. Она была моей женой, и я любил ее. Я подлец, всегда был подлецом и останусь подлецом, и все равно я любил ее. Вам, мужики, этого, может, не понять. Даже и не пытайтесь. Забирайте меня, чтоб вас!..
На это никто ничего не сказал.
Билл Чесс посмотрел на свой литой загорелый кулак, злобно размахнулся и изо всей силы ударил себе в лицо.
— Ты, паскудный сукин сын, — выдохнул он хриплым шепотом.
Из его носа потекла кровь. Он стоял, а кровь стекала на его губу, в уголки рта, на кончик подбородка. Первая капля лениво упала на рубашку.
— Придется мне, Билл, свезти тебя вниз для допроса. Сам понимаешь. Мы же тебя не обвиняем ни в чем, но там, внизу, с тобой захотят поговорить.