— Я хочу домой. Мне уже гораздо лучше, — спокойно заявляет она.
— Мы сейчас поговорим с врачами, а потом посмотрим, — отвечает Эдмунд.
— Что значит «а потом посмотрим»? — настораживается Елена и сама замечает, как раздраженно звучит ее голос.
— Послушай меня, Елена, — возражает Эдмунд. — Ты не в себе. Ты говорила о каком-то преследовании, о каких-то ботинках… Елена, у тебя был нервный срыв, тебе нужно обследоваться. На это может потребоваться время.
Что это он такое говорит? Елене снова кажется, что все вокруг нее качается.
— Я просто хочу домой, — тихо говорит она. — Я уверена, что дома мне станет лучше, вместе с детьми, где я уже все знаю.
Эдмунд молчит. Воцаряется продолжительная тишина. Неужели он действительно не хочет, чтобы она вернулась домой?
— Послушай меня, Эдмунд. Я не могу здесь оставаться.
— Мне очень жаль, Елена. Ты должна меня правильно понять. Но не ты это решаешь. — Эдмунд нервно разглаживает свои брюки.
— Если я хочу домой, ты не можешь заставить меня оставаться здесь.
— Ты представляешь опасность для самой себя, — заявляет ей Эдмунд. — Для детей тоже не очень хорошо, если ты будешь в таком состоянии дома, понимаешь? Я лишь хочу сказать: давай сначала послушаем, что посоветуют медики.
Он поднимается, подходит к окну и становится спиной к ней. Елена снова ложится. Что это здесь происходит? Что происходит с ним? С ней? Почему она не может поверить ему, когда он говорит, что для детей будет лучше, если она останется здесь и придет в себя? Что же она за мать такая? Неужели она настолько больна, чтобы заточить ее в клинике? Чтобы не допускать ее к собственным детям? Или же… Это ловушка?
Последняя мысль медленно, но основательно укореняется в ее сознании, несмотря на то, что все в ней силится прогнать ее. Неужели Эдмунд все это инсценировал? Неужели он постепенно давил на нее все сильнее и сильнее, пока не довел до крайности? Пока у нее не наступил срыв и он смог засунуть ее в клинику? Неужели это он довел ее до того, что она стала чувствовать себя сумасшедшей? Так она от этого убегала?
Ей хочется кричать. Она чувствует, что это единственное, что ей следует делать. Кричать от отчаяния, страха, неуверенности. Но она лежит не шелохнувшись. Ощущает, как силы покидают ее, потому что она не может также прогнать другую мысль о том, что она помешана. Что Эдмунд поступает единственно правильным образом.
Эдмунд снова подсаживается к ней и достает какие-то документы из портфеля.
— Что это такое? — спрашивает Елена, не в силах больше хранить молчание.
— По правде говоря, сомневался, стоит ли тебе это показывать…