Эвтибида остановилась, подняв свои зеленые, искрившиеся гневом глаза к небу, и мысленно с глубокой ненавистью в душе поклялась всеми богами неба и ада отомстить за оскорбление и унижение, перенесенные ею, и дала обет принести в жертву фуриям-мстительницам и подземным богам голову Спартака.
На следующий день Спартак, который с того момента, как окружил под Фунди лагерь претора Анфидия Ореста, постановил, чтобы у Граника, Крикса и Эномая было по четыре контубернала для связи между ними, сообщил Эномаю, что посылает ему для услуг одного из своих контуберналов.
Эномай этому не удивился, но как велико было его изумление, когда он увидел перед собой Эвтибиду. Он не раз любовался красотой ее лица и стройностью стана, но никогда не разговаривал с ней, считая гречанку возлюбленной Спартака.
— Как!.. Ты?.. — воскликнул пораженный германец. — Это тебя Спартак направляет ко мне контуберналом?
— Да, именно меня! — ответила девушка; на ее бледном лице отражались забота и глубокая печаль. — Почему ты так удивлен?
— Почему… почему… Я думал, что ты Спартаку очень дорога…
— О! — ответила с горькой усмешкой девушка. — Спартак человек добродетельный и думает только о нашей победе.
— Ну, это не могло помешать ему разглядеть, что ты красивая девушка, самая прекрасная из тех, которые вдохновляли резец скульпторов, самая прекрасная из всех родившихся под солнцем Греции.
Красота Эвтибиды настолько поразила Эномая, что медведь сразу стал ручным и грубый дикарь вдруг превратился в учтивого человека.
— Надеюсь, ты не вздумаешь объясняться мне в любви! Я пришла сюда бороться с нашими угнетателями; во имя этого святого дела я пренебрегла богатством, жизнью в роскоши и удовольствии. Учись у Спартака быть воздержанным и скромным.
Надменно произнеся эти слова, она повернулась спиной к Эномаю и направилась к стоявшей рядом палатке, в которой жили его контуберналы.
— Клянусь божественной красотой Фреи, матери всего сущего, эта девушка не менее прекрасна и горда, чем самая гордая и прекрасная из валькирий! — воскликнул Эномай, пораженный красотой и поведением гречанки; неожиданно для самого себя он стал думать с несвойственной ему нежностью о прелестной фигурке и очаровательном личике девушки.
Нетрудно догадаться о том, что задумала Эвтибида: она решила увлечь сурового германца. Кто бы мог сказать, какую цель она преследовала? Очевидно, любовь германца к Эвтибиде должна была иметь какое-то отношение к планам мести, замышляемой гречанкой.
Как бы то ни было, такой женщине, как Эвтибида, красивой и обаятельной, владеющей всеми тайнами обольщения, нетрудно было в короткое время полностью завлечь в свои сети грубого и простодушного Эномая. Вскоре она безраздельно властвовала над ним.