Холод измучил его, но с холодом он справлялся, непрерывно двигаясь. Хуже было с голодом.
Голод жил внутри его как живое самостоятельное существо, как хищный зверь, вгрызающийся во внутренности. Кажется, Вернер отдал бы за кусок хлеба свою бессмертную душу, тем более что он не верил в бессмертие души.
Вернер шел по редкому унылому лесу. Возможно, он шел по кругу. В конце концов, это не имело значения.
Начало светать. Раушенбах споткнулся о торчащий из земли корень, упал и покатился вниз по крутому, усеянному хвоей склону. Склон кончился, Вернер лежал обессиленный на дне оврага, перед глазами маячил низкий колючий куст. Его охватили слабость и равнодушие. Совершенно не хотелось вставать. Он полежит немного, совсем немного, самое большее — полчаса…
Сознание начало путаться, перед глазами Вернера поплыли смутные картины прошлого — берлинский салон, лесная дорога в Северной Вестфалии… крик петуха…
Он вздрогнул и пришел в себя.
Крик петуха ему не послышался — он только что прозвучал еще раз, на самом деле где-то совсем рядом кричал самый настоящий петух. А там, где есть петух, есть человеческое жилье, еда, теплый дом, жизнь…
Раушенбах с трудом поднялся и пошел в ту сторону, откуда донесся петушиный крик.
Через несколько минут он вышел на лесную опушку и увидел жалкие, покосившиеся избы затерянной в лесу деревеньки. Деревеньки, которую чудом обошла война.
Возле крайней избы копошилась закутанная в тряпье старуха. Кажется, она колола дрова.
Раушенбах мучительно сглотнул и двинулся к деревне на слабых, подгибающихся ногах.
Старуха увидела его, распрямилась, поудобнее перехватила топор и смотрела на приближающегося мужчину пристально и настороженно.
— Ты кто? — спросила она, когда их разделяло всего несколько шагов.
— Есть… я хочу есть… — проговорил Раушенбах и понял, что его выдает акцент.
И действительно — в глазах женщины вспыхнула ненависть, рука с топором начала подниматься…
— Я латыш… — проговорил Вернер поспешно. — Немцы везли меня в Германию на принудительные работы, я сбежал из поезда и долго шел по лесу… я заблудился и очень хочу есть…
Он понимал, что его рассказ выглядит недостоверно, но ничего лучшего не придумал. Он надеялся на чудо.
И чудо произошло.
Рука с топором опустилась.
— Бери дрова, — проговорила женщина, поворачиваясь к избе.
Вернер подобрал охапку наколотых дров, пошел следом за хозяйкой.
Они поднялись по шаткому крыльцу, вошли в полутемные сени. Женщина прислонила топор к стене, обернулась к нему. Раушенбах с удивлением увидел, что она вовсе не старуха, может быть, немногим старше тридцати.