Где-то за гранью затихают звуки, а я продолжаю разглядывать рисунки, лаская кончиками пальцев лицо мамы, Айрин, целуя бледные щеки Элисон, улыбаясь старому дому. Дохожу до изображения Господина, и улыбку как рукой снимает, потому что в голове вновь раздается голос Тьери, говорящий о смерти двух членов Совета. Всеми силами отгоняю предательские слезы и молю Бога, чтобы Рэми был жив, и не потому, что пропиталась им насквозь, а потому, что не представляю, что будет с этим миром, когда его не станет. Может, он рухнет, утонув в крови и насилии, если к власти придут такие как Вацлав, а может, расцветет и люди станут свободными, достойными, сильными. Мне просто интересно, сможем ли мы справиться и не задохнуться в хаосе, лишившись установленного порядка. Тяжело вздыхаю, наконец закрывая тетрадь и справляясь со своей слабостью.
Все будет хорошо.
* * *
В мыслях о Рэми проходит бесконечно долгий день, и я работаю на автомате: на автомате мою посуду и складываю ее на специальные подставки, на автомате подсушиваю пол от пролитой воды, на автомате воспринимаю действительность — проходящих мимо охранников, шум производства, нервные движения изнасилованной девушки, изредка попадающей в поле зрения. Наверное, будь я чуть внимательнее, то я бы заметила как дрожат ее руки, как иногда она будто зависает, прекращая мыть посуду и вглядываясь в мыльную воду, заметила бы какой отрешенный у нее взгляд и непроницаемое лицо; наверное, я могла бы предотвратить трагедию, вовремя распознав признаки ее эмоционального падения; наверное, я смогла бы спасти чью-то жизнь, если бы не была так зациклена на Хозяине.
Но я не успеваю даже моргнуть, потому что все происходит стремительно быстро, за долю секунды, за одно нелепое мгновение, которое не отражается на циферблате часов. Зато ложится уродливо кровавым разрезом на белоснежную шею девушки, одним движением перерезавшей себе горло. Она распахивает глаза от страха, нахлынувшего на нее после осознания случившегося, и разжимает пальцы, выпуская нож и двумя руками обхватывая шею. Кровь начинает сочиться сквозь ее пальцы, заливает пол вокруг, а я не двигаюсь, не спешу на помощь, молча наблюдая за тем, как ее падение превратилось в несокрушимую силу и смелость, ведь, в отличие от меня, она смогла свершить задуманное. Равнодушно делаю шаг назад, боясь замарать обувь, и молча наблюдаю за тем, как она пытается ухватиться за края мойки, но, подскользнувшись в собственной крови, падает на колени. Ее лицо бледнеет, и губы, до этого розовые, превращаются в ярко-алые от крови, отвратительно булькающей в ее горле. Я не слышу истошных криков остальных, топота охранников и звона падающей посуды, когда один из них, задевая только что заставленную сушилку, сталкивает ее на пол, все в ту же кровавую лужу, я вижу только ее лицо и мечтаю его запомнить. Потому что она станет для меня символом свободы, ведь буквально через несколько секунд она упорхнет отсюда, станет свободной от страха, боли, эмоций, и уже никто, даже самое могущественное существо на планете не сможет подчинить ее своей воле.