— Вы кто такой? — обалдело воззвал Шувалов.
— Не верьте ему! — воскликнула Стрекалова. — Это мой муж. Он не способен… Дурак! Иди домой.
Стрекалов опустил ее запястье. Лицо спокойно, толстые губы сжаты.
— Не знаешь ты меня, Катя… Ты хорошо смотри, способен, нет? В глаза смотри! Может, в последний раз на меня смотришь.
Она попятилась:
— Нет, не верю… Нет…
— Хорошо смотри! Из-за тебя в Сибирь-то пойду.
«И они отпадут», — вспомнил Иван Дмитриевич. Письмо лежало в кармане.
Охнув, Стрекалова сдавила мужу ладонями виски:
— Ты? — Она возвышалась над ним почти на целую голову.
— Я, Катя, — сказал Стрекалов. — Ведь жена ты мне. Из-за тебя грех на душу принял.
Могучие руки оттолкнули его, он отлетел в сторону, влип в Ивана Дмитриевича, но сразу с неожиданной ловкостью развернул свое, вялое тело раскормленного мальчика, крутанулся на каблуках, попытавшись даже щелкнуть ими друг о друга, совсем как поручик десять минут назад:
— Арестуйте меня, господин Путилин. Я готов!
Стрекалова рванулась к нему, порывисто прижала к груди его курчавую макушку.
— О-ой! — завыла она. — Баба я глупая! Прости меня!
Все молчали. Стрекалов сперва затих, потом все смелее начал поглаживать жену по талии, словно вокруг никого не было, кроме них двоих.
— Не плачь, Катя, — говорил. — Не плачь, милая. Каторгу-то мне не присудят, только поселение…
— Вы, граф, услышали то, чего хотели, — без особой уверенности сказал Шувалов Хотеку.
— А ты в Сибирь за мной поезжай, — советовал Стрекалов. — Ни разу не попрекну… Коз заведем, станешь пуховые платки вязать. Пропади все пропадом! Лишь ты да я… Слышишь, Катя?
— Бедный мой! — рыдала она. — Оба вы мои бедные… Что творю! Господи-и!
Ее душе было тесно в теле, телу — в платье, шов на спине разошелся, Иван Дмитриевич видел рассекавшую черный шелк белую стрелку, беззащитную жалостную полоску, хотелось ласково провести по ней пальцем.
Иван Дмитриевич тронул Стрекалову за плечо:
— Катерина… не знаю, как по батюшке… Вы в смерти князя совсем не виноваты. Ваш супруг лжет.
— Ты врешь? — она с надеждой взглянула на мужа.
— Он обманывает… Но такая ложь требует от человека больше мужества, чем собственно убийство.
Иван Дмитриевич сказал то, что должен был сказать. Жертвующий собой да получит в награду женскую любовь, а мудрый пусть утешится сознанием исполненного долга. Так уж бог положил, что за отвагу сердца воздается полнее, чем за силу разума. И это правильно, иначе бы мир перестал существовать.
— Лжет? — переспросил Хотек. — У вас есть доказательства?
Сам тон вопроса убеждал, что посол вовсе не заинтересован в поимке преступника: лишь в такой ситуации он мог диктовать Шувалову свою волю.