Я зашел в райком. Здесь был только уполномоченный Полесского обкома партии, второй секретарь обкома Языкович Федор Михайлович. Увидев меня, он удивился и очень обрадовался.
— Как ты сюда попал? — тормоша меня за плечи, спрашивал он.
— А ты зачем здесь? — перебил я его встречным вопросом.
Языкович коротко поведал о своих военных делах. Он приехал сюда по заданию обкома. Возводил укрепления, организовывал самооборону, а теперь занялся ранеными и не может оставить их, хотя два дня тому назад получил распоряжение вернуться в Мозырь.
А где же Тихон Бумажков? — спросил я.
— Где-то там, — ответил Языкович и показал в ту сторону, откуда доносились частые, сотрясавшие землю разрывы. — Его давно здесь не было. Когда немцы подходили, он закрыл свой кабинет и с тех пор не показывается. Командует истребительным батальоном. Вчера он и заместитель председателя райисполкома Павловский сожгли пятнадцать вражеских танков.
Тихона Бумажкова, первого секретаря Октябрьского райкома партии, я знал давно. Я рассчитывал на встречу с ним, возлагая на нее большие надежды. Бумажков, как местный житель и хорошо осведомленный человек, безусловно, помог бы нам. Но он включился в дело, и отрывать его не было смысла. В душе мы только порадовались, что наши истребительные отряды, уже теперь партизанские, так героически борются с лютым врагом.
Я попросил Языковича дать нам провожатого. Глусск был занят врагом, и на Любань надо пробираться самыми глухими дорогами. Языкович рекомендовал в проводники заведующего столовой райпотребсоюза, уроженца тех мест, куда мы ехали. Провожатый не только подробно обрисовал нам обстановку, но еще и накормил всех горячим обедом. Войтик так остался доволен обедом, что готов был целые сутки возить провожатого.
До деревни Заболотье Октябрьского района нас «сопровождал» фашистский истребитель. Он как насел на нас в начале дороги, так и не давал покоя до самой деревни.
Уже вечерело, когда мы въезжали в Заболотье. Деревня большая — центр сельсовета, не видно конца ровной широкой улице. Возле заборов густо кустился бурьян. Сразу видно, что теперь ничто не мешает расти на улице горчаку и всякому пустозелью: люди не ездят, скотина не ходит. Печальным запустением веяло от улицы, и это было так необычно! Бывало, заедешь в белорусскую деревню в эту пору — и сердце радуется! Конец летнего трудового дня всегда сопровождался веселыми песнями девчат, говором и шутками идущих с работы колхозников, грохотом машин, ржанием лошадей. И это в одну минуту вводило тебя в живой, светлый родной мир, кажется, и прижился бы здесь и считал бы великим счастьем завтра чуть свет выйти вместе с колхозниками в поле.