кострищу и привязали к столбу. Меня сжигали будто проклятую ведьму, с той
лишь разницей, что тогда приговор звучал. Звучал, а не читался прямо на лицах
и масках людей.
Сорванный со стены факел яркой вспышкой полетел прямо мне под ноги, он
выбил тучи острых искр, опалил носки туфель и рухнул в самую гущу мелкой
трухи. Огонь взметнулся до колен, жадно лизнул тонкую ткань брюк и опал, ему
тоже хотелось поиграть с привязанной жертвой. Стало не просто жарко, а
нестерпимо горячо, удушливый дым лез в глаза, забивал нос и рот, а я
продолжала вглядываться в ехидно улыбающуюся маску. Мои слезящиеся глаза
спрашивали, кричали - почему? Но ответа не было, лишь оглушительная
тишина, треск дров и гудение жадного пламени, которое с каждой секундой
поднималось все выше.
Боль пришла не сразу, но когда дала о себе знать, на мне горела одежда, кожа
под тканью шипела, испаряя влагу, гадко запахло паленой плотью, я закричала,
вкладывая в крик всю ту Боль и Страдание. Боль выкручивала мышцы, сдирала
скукоживающуюся плоть, срывала слой за слоем, позволяя сознанию держаться
в агонизирующем теле. Но с каждой пройденной вечностью боль становилась
невыносимой. Взгляд еще видящих глаз метался по ставшей ловушкой комнате,
бывшей когда-то актовым залом. Вместо обшарпанной белой двери виднелся
арочный проход, задрапированный дымчатым полотном. А из-за него
выглядывала закутанная в темные одежды женщина, и даже полумрак залы с
отблесками, снедавшими мое тело пламени, не скрыли ее победного выражения
ярко-синих глаз. Она торжествовала смерть, мою смерть!
Торжество жизни.
Ибо только умерев, отринув жизнь свою, может он обрести ее вновь, чтобы
восстать живым из оков могилы - умершим, но воскрешенным, прежним, и в то
же время иным, похожим на себя, и не похожим, не убоявшись дара Божьего -
смерти и обретя через нее жизнь вечную.
"Легенда о фениксе" Луций Цецилий Фирмиан.
Тепло окружающее меня не просто обтекало вокруг, оно циркулировало сквозь
меня. Чистые оранжевые лучики купались внутри меня, сплетаясь
замысловатым кружевом, заполняли каждый уголок сознания, создавая яркие
завихрения, и как только они находили себе место, начинали тускнеть. Меня это
не беспокоило, ведь ласковое тепло продолжало стягиваться к груди, а
пламенные змейки сбивались в тугой клубок, цеплялись друг за друга, испуская
вокруг нешуточный жар, но он теперь не обжигал. Он ластился ко мне будто
ручной котенок, и успокаивающе шептал, что боли больше не будет, что он
больше не обидит.
После такой успокаивающей мысли, я почувствовала легкое дыхание, четкое
биение сердца. Потом зачесался нос, захотелось чихнуть, что-то твердое кололо